– Иди вперед. Дальше будет посуше, – доносится у меня из-за спины голос Эмили. Моя собственная тропа, ведущая в глубину пещеры, освещена ее фонарем. Моя гигантская тень пляшет на стенах, словно какой-то людоед заманивает нас внутрь.

– Пещера сужается, придется перебираться через валуны. Но проход есть, – говорит Эмили, пока мы пробиваемся вперед. Мы уже забрались глубже, чем я когда-либо. Но она права – пол тут почти совсем сухой, и стены тоже. Отец останавливается. Светит фонариком перед собой, однако там сплошная ровная стена. Дальше дороги нет.

– Куда теперь? – спрашивает он, все еще хрипло.

– Продолжай идти, – отвечает Эмили.

– Некуда, – говорит отец.

Она отвечает не сразу – сначала водит фонариком по скале перед нами. Туннель перегорожен. Мы не можем двигаться вперед. Эмили направляет луч на отца.

– Эй! – восклицает он, жмурясь от яркого света и прикрывая глаза рукой.

Голос Эмили меняется.

– Значит, пришли.

Отцу приходится прилагать усилия, чтобы говорить.

– Эм, что происходит? Где комната?

Она пропускает его вопрос мимо ушей.

– Что-то ты не очень хорошо держишься, Сэм… Как ты себя чувствуешь?

– Я… я… – Отец в растерянности. – Эм, в чем дело? Где комната, про которую ты говорила? И перестань светить в меня чертовым фонарем!

– А как насчет тебя, Билли? – Я не могу разглядеть Эмили в темноте. – Какое самочувствие у тебя? Вроде ты держишься немного получше Сэма. В сон не клонит?

Понятия не имею, о чем она говорит. Я совсем не хочу спать. Мне просто холодно и страшно.

– Эмили, где комната? Где та спальня? – спрашиваю я.

– Здесь. – Я чувствую, как Эмили дотрагивается до меня в темноте. И подталкивает ко мне что-то. – На. Зажги пару штук. Давайте наконец увидим, для чего мы сюда пришли.

Это свечи. Она передает мне целую пачку, а потом зажигалку. Фонариком светит на свечи, а потом мне в лицо. Глазам становится больно. Но я вытаскиваю одну свечу и подношу зажигалку к фитильку. Замечаю при этом, как сильно у меня трясутся руки.

– Поставь ее на пол и зажги еще несколько, – говорит Эмили. – Можешь немного расплавить другой конец, чтобы свеча держалась.

Я подчиняюсь, и вскоре пещеру озаряют пятна дрожащего желтоватого свечения. Кое-где становятся видны очертания стен и потолка – влажные и заросшие мхами. Я не вижу никакого коридора, ведущего дальше. Никакой комнаты. Тут Эмили гасит фонарь, и огоньки свечей становятся ярче и ярче по мере того, как наши глаза привыкают к освещению. Мы стоим в узкой камере, заваленной камнями с одного конца.

– Эмили, где комната? – спрашиваю я снова. Теперь я вижу ее целиком, а не только луч фонаря, но все еще в виде расплывчатого силуэта в полумраке.

– Ты что, до сих пор не понял, Билли? Я-то думала, ты давно сообразил…

Я не отвечаю. Я уже разглядел, что у Эмили в руках, а отец еще нет.

– Эм, да в чем дело, черт возьми? Мы не можем оставаться здесь. Где та комната, про которую ты говорила?

– Заткнись, Сэм. Заткни. Свою. Чертову. Пасть, – рявкает Эмили. И тут отец тоже видит, что она держит. Эмили отступает на несколько шагов. У нее в руках отцовский пистолет, нацеленный в него.

– Эм, что… что ты творишь? – бормочет отец. Говорить ему по-прежнему трудно. – Откуда он у тебя?

– Я же сказала заткнуться, Сэм! Давай снимай рюкзак, садись и помалкивай.

– Нет. Как ты сумела…

– Я сказала заткнись! – Она поднимает пистолет перед собой. – Я хочу сделать все так, чтобы вы не испытали боли. Но и пистолет в ход пущу, если что. Не думай, будто я не выстрелю. Сейчас же сядь!

Последние слова она выкрикивает, и отец, хоть и с трудом, выполняет ее приказ.

– Ты тоже, Билли. Снимай рюкзак. Садись.

Пол в пещере – плоский участок скалы, чуть уходящий вниз там, откуда мы вошли – далеко в темноте.

– Забрать у тебя пистолет, Сэм, было парой пустяков. Я вытащила его у тебя из-за ремня, когда ты залезал в машину. Ты проглотил столько снотворного, что даже не заметил этого.

– Снотворного?

– Хочешь сказать, ты сам не чувствуешь?

– Не чувствую чего? – Дыхание у отца учащается. – О чем ты?

Эмили хохочет.

– О чем? Ты явился в мой дом и торчал в нем три дня, а я для тебя готовила и подавала еду. С каждым разом повышая дозу.

– Какую дозу? – помедлив, спрашивает отец.

– Снотворного в первую очередь. У моей бедной бабули в ванной осталась его целая куча. А сегодня с утра я подмешала еще и крысиный яд. Действует он медленно, но скоро должен сработать.

Отец не отвечает. Даже в полумраке я вижу, насколько потрясенное у него лицо.

– Но почему?

До меня доносится громкое дыхание Эмили. Похоже, у нее гипервентиляция. А может, у меня. Я не могу оторвать глаз от дула пистолета. От черной дыры на фоне темноты. Эмили не отвечает отцу.

– Билли, у тебя в рюкзаке два термоса. Вытащи их.

– Почему, Эмили? – хрипло повторяет отец рядом со мной. Потом разражается кашлем; эхо грохочет по всей пещере.

– Доставай термосы, Билли.

– Почему? – Отец делает попытку встать.

– Сиди где сидишь, – рявкает Эмили, но отец не прекращает. – Сейчас же сядь на место, или я прострелю твоему тупому сынуле его тупую башку!

Отец замирает. Я поворачиваюсь и гляжу на него, а он с открытым ртом глядит на Эмили.

– Доставай термосы, Билли. Там кофе и какао. От них вы заснете. Конец будет безболезненным.

Я не шевелюсь. Не могу понять, что она сказала. Какой еще безболезненный конец?

– Билли, считаю до пяти. Один. Два. Три. Четыре. Твой последний шанс, Билли. Не заставляй меня сделать по-другому.

– Билли, сделай как она говорит. Достань их.

Услышав отца, я наконец начинаю шевелиться. У меня не сразу получается расстегнуть рюкзак, потому что руки отчаянно трясутся. Потом я вытаскиваю первый термос – тот, что побольше. Ставлю на землю и лезу за вторым. Не совсем уверен, но, похоже, я опи`сался. Слава богу, в пещере темно, и никто этого не видит. Я сжимаю в руках второй термос и оглядываюсь на отца.

– А теперь вы выпьете из своих термосов кое-что вкусное и горячее, и все будет кончено.

– Эмили, – начинает отец чуть более уверенно, и у меня внутри вспыхивает искорка надежды. – Зачем тебе это надо? Что ты делаешь?

– Что я делаю? – усмехается она. – Пытаюсь вернуть себе свою жизнь.

На мгновение единственным звуком в пещере остается ее тяжелое дыхание.

– Пейте. Пейте сейчас