– Ника, – его рука находит мою и сжимает. От этого простого жеста у меня обмирает всё внутри. – Вместе – это ты, я и собака.

Мне становится жарко. Как хорошо, что в комнате темно, и Стефан не видит моего лица. Иногда я верю, что он умеет читать мои мысли – слишком часто попадает в такт тому, о чём я думаю.

– С Даной я что-нибудь придумаю, но день-два придётся её потерпеть.

Стыдно, но я чувствую облегчение. Будто тяжёлый мешок с плеч сбросил. Вслух я не оправдываюсь, кладу голову Стефану на плечо.

Он тоже больше ничего не говорит, только гладит меня по голове, просеивая сквозь пальцы волосы.

Что для него это значит? Кого из нас он в этот миг видит?.. Но лучше этого не знать наверняка. Так остаётся ещё шанс, что он думает обо мне, видит меня, что я хоть немного что-то значу для него.

Миг – и всё меняется. Движения его становятся из успокаивающих в томительно нежными и одновременно властно-собственническими.

Кажется, я никогда к этому не привыкну.

Словно в первый раз. А всё, что было до этого, – не в счёт. Теряется, блекнет под натиском ощущений, что затапливают меня здесь и сейчас.

Наверное, я дышу им. Подчиняюсь каждому его движению. Всё у нас получается слаженно, будто мы две идеально подходящих друг другу детали.

Входим друг в друга без промедления. Ни притираться нам нет нужды, ни сглаживать шероховатости.

Мы одно большое сердце, что бьётся в унисон нашему дыханию.

В такие моменты уходит куда-то очень далеко-далеко наше прошлое и тайны, проблемы и переживания. Он – мой. Я – его. А всё остальное – неясный фон, о котором можно на время забыть.

* * *

– Ну наконец-то! – крутится юлой на заднем сиденье Дана. Мы с ней там вдвоём обитаем, но мне порой кажется, что я еле-еле на краешке примостилась, а всё остальное пространство заняла она. – Вырвались, блин! Это же не дом, а склеп! Ни потусить, ни развлечься! Что за жизнь, я вас спрашиваю?

Нейман сидит впереди. За рулём – водитель. Сзади – две машины следуют за нами. Охрана. К этому всё равно нельзя привыкнуть.

– Если ты думаешь, что снова ринешься во все тяжкие, то ошибаешься.

Он умеет с небес на землю. Я вижу, как скисает Дана. Она даже подпрыгивать и суетиться перестаёт.

– Только не говори, что ты меня запрёшь за семью замками!

– Не говорю, – соглашается он. Ровный голос, эмоций не прочитать. Поэтому Данка тут же делает боевую стойку. Ей жизненно необходимо понимать, что её ждёт. – Но о разгульном образе жизни забудь.

– Я так и думала, – ещё больше сникает она. У неё даже волосы тускнеют. Я понимаю, что это всего лишь игра света, но ничего поделать с собой не могу: я вижу её поникшей, как растение, что прибило морозом, и мне её искренне жаль. – Это одно и то же, Стефан! Ты же знаешь: жить по расписанию, ходить по шнурку – не моё! Я всё равно убегу! Так и знай!

– У тебя, по сути, нет выбора, – голос у Неймана становится душевнее, но я в его доброту не верю. Жду подвоха. И он не задержался, прилетел тут же: – Если хочешь жить, конечно. Если ты всё же стремишься перейти в категорию безвременно почивших – самое время сбежать, бегать по клубам и нарваться на смерть.

Он говорит это жутко. Так, что у меня мороз по коже прошёл. В голосе его нет угрозы. И даже привычной холодной безэмоциональности нет. Он просто… мягко рассказывает, что случится, если Дана посмеет ослушаться.

Вначале в салоне висит тишина. Только шум мотора её нарушает.

???????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????– Стеф, у тебя всегда были дурацкие шуточки. И юмор у тебя не смешной. Скажи, что ты пошутил, и я, так и быть, тебя прощу и забуду всё, что ты сейчас наговорил.

– Я не шучу, Дана. Все, кто рядом со мной, сейчас рискуют. Все, кто мне близок, в опасности. О себе я сейчас не говорю, потому что точно знаю, на что иду. Вы моё уязвимое место – можно сказать так. Повод для шантажа, крушения бизнеса. Поэтому – усиленная сигнализация, круглосуточная охрана, правильный образ жизни, когда можно отследить, предотвратить, уберечь.

Дана снова молчит. Воздух ртом хватает. Глаза у неё – плошки. Испуганная девочка, которая не знала, что жизнь – дерьмо, и вляпываться в неё – опасно. Даже удивительно, что в ней это осталось – чистота и некая наивность, детская непосредственность.

При её образе жизни (если я всё правильно поняла), кто-то уже должен был её сломать, просветить, сделать опытнее и мудрее. Видимо, ей необычайно везло. А может, она как кошка – на четыре лапы падает и все тяготы и трагедии переживает легко. Но я сомневаюсь. Есть у меня такие подозрения.

Я плохо знаю эту девочку, но в ней живёт это – глубокая, тщательно спрятанная боль, что не сломила её, однако. И это очень даже хорошо.

В тот миг я вдруг поняла: она мне не безразлична. Я переживаю. Может, слова Неймана тому виной, но Дана – такая же заложница обстоятельств, как и я. Мне он тоже в своё время не дал уйти. Наверное, по той же самой причине, просто вслух озвучивать не стал.

– Лучше бы ты меня не нашёл, Стеф. Прошёл мимо, не заметил. Или сделал бы вид, что я тебе никто. Так было бы гораздо лучше, поверь, – выдаёт Дана с горечью.

– Думаю, всё произошло вовремя. Тот, кто на меня охотится, умеет складывать два плюс два и, наверное, в курсе, кем мне приходится Дана Вертинская, которая не Нейман, но всё же человек, что входит в очень ёмкое понятие – моя семья.

– Хочешь сказать, что я должна быть счастлива? – язвит мелкая, включая режим стервы.

– Я хочу сказать: будь счастлива, Дана. И не будь никому и ничего должна. На этом разговор окончен. Дня три ты поживёшь со мной и Никой, пока готовят квартиру для тебя: доделывают косметический ремонт, устанавливают аппаратуру.

– У меня будут собственные апартаменты? – всплёскивает она руками, но я всё равно слышу сарказм в её голосе.

– Можно сказать, и так, – соглашается Нейман.

Дана сейчас не в том состоянии, чтобы уловить его недомолвку, которую очень чётко вижу я. У него что-то на уме. Ещё бы понять, что. Но скоро всё прояснится. Не пройдёт и трёх дней.

А пока… я прижимаю к себе Санту, что жмурится и показывает язык, зевая. В меня снова вселяется тревога. Нейман ещё никогда вот так открыто не говорил о явной угрозе, что никуда не делась, а продолжает висеть, как дамоклов меч. Одно неверное движение – и меч может рухнуть. А это страшнее всего – понимать, что, кажется, тучи сгустились до черноты.