Свифф покачал головой.

– Никому, ваше святейшество.

– Хорошо.

Иеромонах протянул левую руку, и солдат, неловко втиснувшись в дверной проем, склонился поцеловать ее. Незаметно для Свиффа другая рука иеромонаха скользнула под сиденье кареты. Прежде чем с моих губ сорвался предупреждающий крик, в затылок солдата вонзился нож. Свифф забился в агонии, с его губ слетали обрывки слов. Иеромонах выдернул нож и ударил снова, прорезав только мышцы на шее несчастного. Экипаж затрясся сильнее, узкий проем двери сдерживал предсмертные судороги.

Ненавидя небрежность в убийстве, я вырвала рукоять окровавленного кинжала из скользкой ладони иеромонаха и вонзила острие в горло Свиффа. Еще пара мгновений, и он упал, наполовину оказавшись внутри кареты, наполовину раскинувшись на ступенях.

– Дай сюда! – Иеромонах выхватил у меня клинок. Я едва не сжала рукоять крепче, чтобы сохранить оружие, но вокруг собралась толпа солдат, все, разинув рты, наблюдали за судьбой, постигшей товарища. – Вам известны правила, – со своей обычной уверенностью обратился к ним иеромонах. – Знать не должен никто. Никто.

Вызывающе глядя на наблюдавших за ним солдат, он сжимал и разжимал челюсти, на щеке напрягались мускулы.

– Ну? Чего уставились? Уберите тело, и поедем дальше в Кой.

«Прикоснись к нему».

– Что? – сказала я вслух, от растерянности не подумав, прежде чем говорить.

Иеромонах воззрился на меня, желваки на его челюсти еще двигались.

«Дотронься до его тела. Быстро. Впусти меня внутрь. Нам самим отсюда не выбраться».

Два солдата уже собрались вытаскивать мертвеца из узкого проема дверцы. Они подняли и потянули тело и, не имея времени для маскировки, я махнула рукой, будто случайно проведя по лбу убитого. Императрица вырвалась, как глубокий выдох, а все мое тело расслабилось и стало свободнее. Иеромонах прищурился на скамье напротив. Мои щеки никогда не краснели, но сейчас у императрицы появился румянец, и, пытаясь скрыть замешательство, я пробормотала несколько слов молитвы, а тем временем слуги уже вынесли тело. Слышно было их кряхтенье от натуги, топот ног по дороге, а потом дверца кареты снова закрылась, и я осталась наедине с иеромонахом.

Я ждала, что снаружи послышатся крики ужаса и растерянности, но стояла гробовая тишина, пустая и бесконечная. Шаркали шаги. Тряслась карета. А потом она покатила вперед, грязь приглушила стук копыт.

Минуты тянулись, как будто часы. Ничего.

Притвориться мертвой и лежать на обочине – это разумно, но если она слишком промедлит с атакой, то упустит свой шанс.

Несмотря на всепроникающий запах крови, исходящий от залитого алым пола и подолов одежды, иеромонах слегка расслабился. Примерно милю спустя он откинулся на подушки, вздохнул и улыбнулся мне.

– Ну, госпожа Мариус, кажется, мы с вами наконец-то остались наедине.

Я смотрела на него, не в силах отыскать подходящие слова для ответа.

– Вам не стоит так удивляться, знаете ли, – продолжил он, положив бледную руку в пятнах крови мне на колено. – Личность вы уникальная, как и ваша манера речи. Уж не знаю, что сделал тот сумасшедший, но мне следует его поблагодарить. Может, вы и не так привлекательны в этом теле, но зато гораздо полезнее.

И по-прежнему снаружи ни звука, лишь обрывки смеха да скрип каретных колес.

– Вы надеетесь, она вас спасет? Даже если тело продержится достаточно долго, чтобы нас найти, она не убийца, и мои стражники ее схватят. – Он засмеялся. – Может, я так ее и оставлю. Мне всегда хотелось узнать, что будет, когда тело совсем разложится. Я уверен, для нее это будет полезный опыт.

Никакого шума снаружи. Никаких криков боли. Императрица исчезла.

* * *

Иеромонах с торжествующим видом улыбался, глядя на ложку, как будто это самое прекрасное на свете зрелище.

– Ах, – начал он, держа ложку перед собой, как кубок. – Лишь только оставив блага цивилизации позади, ты понимаешь цену подобным простым вещам. Вот ложка, ею можно зачерпывать всякого рода пищу, жидкую или твердую. Легко держать, легко чистить, легко использовать. Ты знаешь, ими пользуются даже левантийцы. Но кисианцы, которые объявляют себя вершиной культуры и знаний, лакают суп через край посудины, как звери, склоняющие головы у ручья.

Передо мной стояла тарелка с супом. Моя чилтейская душа хотела взяться за ложку, но жизнь мою поддерживало кисианское сердце. Поэтому я подняла тарелку и, улыбнувшись иеромонаху, припала к краю и начала шумно пить большими глотками – как зверь, подбирающий остатки пищи со дна кормушки. Императрица Хана пришла бы в ужас, но императрицы Ханы здесь не было.

Иеромонах сердито нахмурился над своей тарелкой. Я продолжила чавкать.

Мы еще долго ехали в темноте, оставив императрицу, заключенную в теле мертвого Свиффа, далеко позади. Иеромонах, воспользовавшись недолгим прекращением ливня, приказал повернуть на Ивовую дорогу и искать ночлег, подобающий его положению, но гостиницы, одна за другой попадавшиеся на пути, были либо покинуты, либо до основания сожжены, и, когда мы остановились, уже минула полночь.

Трактирщик-кисианец с вытаращенными глазами приветствовал иеромонаха и его свиту, и в один пугающий миг мне почудилось, что он нас прогонит. Как можно приветствовать чилтейского патриарха и чилтейских солдат, когда чилтейцы ответственны за столько смертей и разрушений на севере? Но хотя трактирщик держался прямо и не пожелал поклониться, при виде вооруженных гвардейцев вся его смелость иссякла, и он пригласил нас внутрь. Я собралась просить о помощи, но в теле императрицы Ханы я даже больше походила на чилтейку, чем в собственном. Эти золотистые локоны! Пусть она Отако, но просто чудо, что ее так долго принимали как императрицу Кисии.

Пока я глотала суп, оставляя в миске капустные листья, в зал с поклоном проскользнула жена трактирщика, держа в руках чайный поднос. Я перестала лакать. Она покрутила чайник и налила бледно-золотистую жидкость сперва в одну чашу, потом в другую, в порядке, обратном тому, как сняла их с подноса. Желание поймать ее взгляд и подать знак о помощи опять усилилось, но было тут же подавлено. Без пышного убранства никто не поверил бы, что я императрица.

– Должно быть, вы здесь осведомлены обо всех новостях? – спросил иеромонах.

Намеренно или случайно он перебил ее церемонию, но женщина, проглотив оскорбление, сказала:

– Да, ваше святейшество. По этой дороге идет много народа.

– Какие вести из Коя?

– Его по-прежнему удерживают ваши люди.

Похоже, он хотел узнать больше и ждал. Когда продолжения не последовало, иеромонах спросил:

– А из столицы?

Женщина закончила разливать чай и поставила чайник в центре стола.

– С тех пор как она сдана – ничего, но мы быстро узнаем, когда ее снова возьмут.

– Кто возьмет?

– Императрица. Наш живой бог.

– Императрица Хана?

Женщина закончила исполнение ритуала, но еще сидела у столика с подносом на коленях.

– Нет, да благословит Ци ее кончину. Императрица Мико.

Я застыла с тарелкой супа у рта. Руки затряслись, но я так и держала ее, опасаясь привлечь внимание. Сладкая улыбка иеромонаха угасла.

– Насколько я слышал, Мико мертва.

– О нет, – произнесла женщина. Несмотря на склоненную голову и скромность манер, в ее голосе слышалась сила. – Они могут сколько угодно пытаться заставить нас в это верить, но Отако – боги, наши боги нас не оставят.

Он опять улыбнулся. Довольно. Сочувственно.

– Это вера, добрая женщина, не правда.

Женщина подняла голову, ее взгляд был настолько свиреп, что иеромонах вздрогнул.

– Правда в том, что она жива. И собирает войско, чтобы отбить столицу. Правда в том, что она сокрушит тех, кто сделал такое с нами, заставит каждого чилтейца и левантийца пожалеть о том, что вступили на нашу землю.

Она снова опустила взгляд к подносу, и в последовавшем напряженном молчании я почти поверила, что мне все померещилось, так смиренно и тихо эта женщина стояла на коленях перед нашим столом. Не в силах больше удерживать на весу пиалу, я поставила ее на стол. Если бы я могла дать им понять, кто я. «Что ты – это вовсе не ты», – поправила бы Она и отругала