— Не надо трибунала, — хрипло проговорил он. — Я не думал про государственную измену.

— Ну как же, нарушив моё производство, вы совершенно точно вторглись бы в область безопасности империи, так как именно под Муромом у меня сейчас выполняется огромный оборонный заказ, — медленно и чётко проговорил Владимир Юрьевич. — Вы что, думаете, это не потянет на государственную измену?

Дьяков снова сглотнул. Потянулся к телефонной трубке, на которой стоял значок отличный от того, что красовался на товарах Воронцова. Потом отдёрнул руку от трубки, как от змеи, и воззрился на Владимира Юрьевича.

— Мы обойдёмся без трибунала, если всё завершиться здесь и сейчас? — спросил он дрожащим голосом.

Я хотел сказать: «Нет, мы тебя сдадим правосудию, и пусть там решают степень твоей вины». Но в данном случае переговоры вёл Воронцов, и вот он решил по-своему.

— Звони, отменяй свою эту операцию против моего производства, и я забуду о том, кто ты такой и чем занимаешься, — я видел на лице моего спутника брезгливое выражение. — Но ещё раз, и весь наш сегодняшний разговор окажется в записанном виде на столе у императора. Ясно?

Тот быстро и мелко закивал и потянулся к трубке телефона. Но затем снова отдёрнул руку, словно та его ужалила.

— А не могли бы вы…

— Нет, не могли, — отрезал Воронцов. — Звони сейчас же своим подельникам. И если ты думаешь, что я не знаю, с кем ты общаешься, то ошибаешься. Знаю всех. И Окунева в первую очередь.

Наш визави вздрогнул и замер, но потом снова потянулся к трубке и набрал номер. Что-то у него не получилось с первого раза и пришлось набирать второй раз. А за ним и третий.

— Не хотите себе нормальный аппарат-то поставить? — с издёвкой в голосе поинтересовался Воронцов. — Могу со скидкой отдать, если у вас дела совсем плохи.

Дьяков что-то прошипел сквозь сжатые зубы, но сдержался. Наконец, удалось соединиться с нужным абонентом.

— Пётр Фадеевич, ещё раз добрый день, — было видно, что Геннадию Андреевичу очень неудобно говорить при нас, но всё-таки угроза трибуналом принесла свои плоды, и Дьяков должен был отдать необходимые приказы. — Надо остановить всю нашу акцию.

— Почему? — спросили его с той стороны и достаточно громко, чтобы мы услышали. — Всё идёт по плану, мы уже готовы зажечь и другие фабрики.

— Аккуратнее, мой друг, я не один, — проговорил Дьяков дрожащим голосом, смертельно побледнев. — Дело в том, что Владимир Юрьевич у меня и ему всё известно о наших с вами планах. Поэтому, чтобы избежать… хм… неприятных последствий, необходимо всё отменить. Надеюсь, вы меня правильно поняли.

— Вас понял, — с явным разочарованием в голосе ответил Пётр Фадеевич и положил трубку.

— Всё? — то ли спросил, то ли констатировал он, разведя руками. — Вы довольны?

— Конечно нет, — ответил на это Воронцов, подходя к оппоненту. — Вас бы хорошенечко отходить плёткой, вот тогда я был бы доволен. Скажите, в какой момент в вашу бездарную голову пришла мысль такое наворотить?

— Мы думали, вас взяла императорская СБ, и мы решили, что лучше будет избавиться от… — он замолк, потому что сам понимал, какую дичь несёт.

— Если бы меня взяли и, допустим, казнили, — медленно, но доходчиво проговорил Воронцов. — То вам, идиоту, проще было бы выкупить за бесценок мои фабрики и дальше выпускать продукцию на моём оборудовании, но под своим брендом, а не сжигать их!

— Вы уверены, что Геннадий Андреевич не поступит так в следующий раз? — удивился я той откровенности, с какой Воронцов разговаривал со своим недругом. — А то подаёте ему светлые мысли.

— Он знает, что я всё записываю и в случае моей преждевременной кончины запись этого разговора окажется у императора на столе, а дальше дело трибуналов, — он посмотрел на меня и состроил разочарованную гримасу. — Да и посмотри на него, у Геннадия нашего Андреевича кишка тонка подобное провернуть. Это его всё Окунев подзуживает, знаю я Петра Фадеевича. Ладно, пойдём отсюда, — Воронцов вздохнул и кинул брезгливый взгляд на Дьякова. — Мог же быть нормальным предпринимателем. Но вникать не хочешь, только хапнуть с самого жирного края.

— Владимир Юрьевич, — сказал я, кивая на хозяина кабинета. — А с ним-то что? Как уходить-то будем?

Воронцов расплылся в обворожительной улыбке.

— Дорогой вы мой, — обратился он к Дьякову. — Вам как, память стереть или усыпить?

— Не надо память, — попросил тот, а я вдруг вспомнил о полном отсутствии у меня краткосрочной памяти, поэтому превратился в слух. — Если надо, я засну и не доставлю беспокойства.

Воронцов достал капсулу из кармана и бросил её Геннадию Андреевичу. Тот раздавил её в пальцах и тут же стал клониться на стол.

— К Окуневу? — спросил я перед тем, как войти в Лимб.

— Это без надобности, — ответил Владимир Юрьевич. — Идём обратно, нам предстоит долгий, но весьма конструктивный диалог с тобой и Алексеем Сергеевичем. Пока мы прыгали туда-сюда, у меня созрел весьма интересный план.

С тем мы переместились обратно в пансионат, над которым уже сгущались сумерки. Ещё один день уходил в небытие.

— Руслан, с тобой решать вопросы — одно удовольствие, — заметил Воронцов, когда мы все вчетвером сидели в кабинете Пирогова и угощались невероятно вкусными и воздушными пирожными с ароматным чаем. — И доставишь, и неприятеля нейтрализуешь, если надо, припугнёшь, всю необходимую информацию вытащишь. И всё это без долгих предисловий, просто раз — и всё.

Я на это пожал плечами. Передо мной стояла цель, и я её добивался, вот и всё, ничего удивительного.

— Я тоже первый раз подобное вижу, — согласился с ним Пирогов, подливая себе ещё чаю. —