Шрифт:
Закладка:
Мирко снова побежал. Он слышал свист собственного дыхания, чувствовал себя совершенно измотанным, когда наконец обогнул угол и вынужден был остановиться. Не из-за усталости.
Из-за медведя.
Второй раз за вечер он оказался лицом к лицу со зверем, только на этот раз между ними не было решетки.
Медведь медленно поднялся на задние лапы.
Снова раздался гром, но у Мирко в голове стояла гробовая тишина. Он смотрел в глаза собственной смерти. Значит, все-таки сейчас.
Медведь вытянул переднюю лапу, словно опирался на невидимую барную стойку. Секунду стоял так, потом тяжело опустился на землю. Он потянулся головой к Мирко и принюхался. До морды было не более полуметра.
На этот раз в фонаре ничего не гремело. Рука Мирко не дрогнула. Он стоял недвижим и присматривался к противнику. Выжидал.
Может, умирать не так плохо.
Наверное, так все и происходит: судьба постоянно сводит счеты. Карл бил жену, наверняка собирался ее убить – и вот он мертв. Мирко не случайно убил Карла, он желал тому смерти, представлял себе, как убьет его, а теперь погибнет сам.
Если на то пошло, важнее намерения. Желание. Возможно, хотеть убить, даже если не сделаешь этого, – худшее прегрешение, чем убить, не желая того?
Медведь убивал.
Скорее всего, особо об этом не задумываясь.
Зверь разинул пасть, нижняя губа свисала, подрагивая. Десны темно-фиолетовые, губы черные, зубы желтые, разрушенные, в том числе и четыре огромных клыка, напоминавших кривые сабли. Они светились при свете фонаря. И глаза. Мирко смог разглядеть их цвет. Они были темно-рыжие, как лисица, а внутри пара маленьких, черных зрачков. Он разглядел шрам, тянущийся через длинную переносицу. Под одним глазом что-то, похожее на ожог.
Черный нос быстро втягивал воздух.
Медведь с криво приоткрытой пастью бесшумно ворочал огромной головой. Мирко отчетливо ощущал его дыхание, почти что чувствовал его на вкус. От медведя пахло не сырым мясом и свежими ягодами, а гнилью, кабаком и человеческим дерьмом. Вдруг он вскинул голову, и толстая нить слюны пролетела по воздуху рядом с ухом Мирко. Потом зарычал, почти что в знак приветствия, и тяжело прошел мимо Мирко в сторону картофельных полей. Он мог бы протянуть руку и дотронуться до зверя, погладить по шерсти.
Мирко стоял оцепенев, жизнь постепенно возвращалась к нему. В хлеву нервно ржала лошадь. Больше звуков не было.
Мирко побежал дальше, поперек двора, прямо к комнате Леона. Вскоре он обогнул колокол и приблизился к ослиному закутку, но там что-то изменилось. Подойдя ближе, он увидел, что дверь открыта. И тут он вспомнил.
Он вспомнил, что не запер дверь на замок, когда уходил от Леона. Он сидел у двери, безмолвно плакал – а запереть забыл!
У Мирко в животе все сжалось. Леон был на улице, когда все происходило, – или Даника его только что выпустила?
И еще медведь, его-то кто выпустил?
– Леон? Даника? – кричал он.
О снах
Воронам снятся сны? Людям снятся. Мне тоже.
Мне нравится видеть сны, но иногда они сбивают меня с толку, потому что я начинаю путаться. Внезапно я не могу понять, случилось ли то, что я помню, во сне или в реальности.
Например, я отчетливо помню, как однажды выпустил медведя из циркового фургона.
Это был такой огромный медведь с коричневой шкурой и толстыми лапами. Он все рычал, не переставая, у себя за решеткой. Цирковой фургон стоял в каком-то очень темном месте. Не на ярмарке, скорее в большом амбаре.
Стало очень жалко сидящего взаперти медведя. Ничего приятного в том, чтобы сидеть взаперти. Когда вокруг темно. Если бы только по другую сторону решетки был кто-то, кого можно погладить.
А потом я нашел, как его отпереть.
Кажется, он был рад, хотя и толкнул меня, когда выходил. Да, он толкнул меня так, что я упал. Как тот саблеглотатель, на спину. Бумс.
Едва ли он сделал это специально. Просто хотел потрогать меня. Видимо, я был еще маленьким, потому что медведь казался огромным, когда встал передо мной на задние лапы.
А потом все словно во мраке. Дальше никаких воспоминаний, как бы я ни пытался вспомнить, но у меня есть ощущение, что кто-то кричал. Мне все равно. Может, это мама. Я спросил Мирко, не помнит ли он. Он сказал, мне, наверное, приснилось.
Да, просто приснилось. Мне часто снятся животные, так почему бы и не медведь? На днях мне снилось, что я бабочка. В другой раз я был пчелой. Больше всего мне бы хотелось стать шмелем.
Материнская любовь
Даника немного постояла в дверях террасы, глядя вслед Мирко, исчезнувшему с фонарем в поле. Потом повернулась и пошла в дом. Болело все тело, сильнее всего голова. И что-то было не так со зрением. Когда она ковыляла по двору, темнота вокруг казалась качающимся морем, молнии – занозами, вонзающимися ей в глаза. Она была уверена, что надо просто отдохнуть, и все пройдет.
Она не могла осознать, что Карл умер. Это принесло одновременно освобождение и потрясение. Если бы Мирко не попал в него камнем, Карл бы избил ее до смерти, в этом она была уверена. А что было бы с Леоном? Уехал бы Карл, так и оставив сына под замком? Оставил бы его голодать?
Еда! Только теперь Даника поняла, что не отнесла ему ужин, и в тот момент осознание принесло ей больше боли, чем все побои, которые нанес ей муж. Проходя вдоль хлева, она вынуждена была опираться о стену. Она уже не могла найти себе оправдание, как обычно. Она ничуть не лучше Карла, думала она. То, как Мирко говорил о Леоне, о том, что она держит его взаперти, заставило ее взглянуть жуткой правде в глаза.
Сейчас она зайдет за сыном, отведет на кухню и приласкает, даст ему все, что он захочет. Потом Мирко придет с поля, и они поговорят.
Она расплакалась.
Сердце Даники екнуло, когда она увидела, что дверь в ослиный закуток открыта. Она зашла, поискала фонарь, потом поняла, что как раз этот был у Мирко. Она поискала под кроватью. Застонала, от движений у нее закружилась голова, ее чуть не вырвало, когда она слишком быстро поднялась. Голова безумно болела. Леона нигде не было. Он вышел, он где-то снаружи.
Она вышла и позвала: «Леон?» Ответа не
