Шрифт:
Закладка:
Повернулся и проснулся.
Было уже поздно.
С тяжелой головой час спустя сидел Андронников в своем кабинете. Приходила разная публика, был, между прочим, фабрикант Копылов, защищавший свой проект.
Андронников слушал невнимательно. Независимо от воли, ум его напрягался в одну сторону: победить Бабаева. Противопоставить усталости силу. Переживал моментами нечто странное: хотелось стулья, столы перевернуть, хотелось отворить двери, окна и призывать. Призывать! Как раньше призывал он. Три года призывал и сам шел, и бился, и уставал, и упорство росло. Пробегали и пробегали недели, дни и годы, а упорство росло. Не уйти ли опять в пекло мастерской? Эх, кабы это было п е к л о? Все равно, все равно, туда н а д о идти.
«Пойду на завод! — решил Андронников. — А здесь? Оставить фабриканта Копылова?..»
Телефонные звонки, доклады, предложения о штатах, о смете, о схемах перебивали его мысли и вертелись, как карусели на базаре: то конь, то лев, то лодочка.
Но мысль билась и боролась, стараясь разорвать мутную паутину вертящихся дней и лиц.
Фабрикант Копылов! Вот в чем дело!
А Бабаев не туда метит, стреляет по воробьям.
Между тем в окна стали хмуриться розовые апрельские сумерки. Барышни с каким-то остервенением, словно гонимые вихрем, бросали свои машинки и сиденья, поспешно пудрились, прятали в большие ридикюли листы чистой бумаги, карандаши и перья, останавливались около уборной, чтобы поправить шляпку, и бежали по лестнице вниз на улицу. Все комнаты учреждения делались похожими на покинутый дом обезлюдевшего города. И только одна уборщица Лукерья шарила по столам, не оставил ли кто-нибудь случайно кусочек сахара.
Андронников поспешно, сбивчиво, зачеркивая и перечеркивая, выводил на бумаге.
«Без создания известной техники невозможно создать коммунизма. Те навыки, которые были приобретены раньше… те навыки…»
«Фу-ты, черт! — подумал он. — Не клеится мысль, совсем не клеится!»
Зачеркнул все написанное.
И опять стал писать, выражая по-другому все одну и ту же мысль. Выбивался из сил, чтобы обосновать ее. Насиловал свой мозг. И каждый раз написанное ему не нравилось.
Совсем вечером ушел он из управления.
И странно: ноги сами понесли его куда-то. В ногах была своя воля. «Куда я иду?» — смутно спрашивал он себя. «В Сокольники, на окраину Москвы», — отвечали ноги и несли его, как паруса челн. Вспомнил Андронников, что бывал он здесь на заводах. Вспомнил автомобильный завод и трамвайный парк.
«Туда, туда», — толкали его ноги. «Зачем? К кому?» — возражал его разум. «Туда, туда», — упрямились ноги. И несли его, как колеса под гору.
Словно жаркое полымя втягивало его в свои красные недра. И нельзя отшатнуться, а идти — сгоришь.
Долго крутился Андронников среди низеньких домиков, у которых стены были пропитаны потом, где каждое окно кричало в улицу о борьбе за хлеб, где ветхое перильце цеплялось за жизнь. Тут, словно ища исхода, как источник в каменистой почве, Андронников ходил, кружился.
Домой вернулся поздно. Пропустил сразу три заседания. И спал без снов в своем номере под стеклянным колпаком.
К нему что-то вернулось от прежнего. И что-то заполняло разрыв между прежним и настоящим. Создавалась связь между прежней борьбой и теперешней судьбой.
И опять, как прежде — хотя еще смутно, — виднелся, мелькая, тернистый путь борьбы, — но другой борьбы, не оглядывающейся на прошлое.
А в двух шагах от него, тут же, вокруг 2-го Дома Советов шумела, кишела совсем по-своему многолюдная, разноцветная Москва.
Генерал Самсониевский, истощенный голодом до сухаря, гордый и непреклонный, в генеральской накидке и хлюпающих галошах (с разрезами сзади для шпор), выходил погулять в театральный садик и шамкал губами «Отче наш». Фабрикант Копылов мелькал на автомобиле: то осматривать склад, то к Бэрнгэму спекулировать бриллиантами.
И проститутки выходили на улицу каждый вечер. И старый еврей, бродячий музыкант, стоя посреди Театральной площади, плакал тонкими переливчатыми звуками.
— О чем это он играет, няня? — спросила однажды проходившая мимо девочка свою няню.
— Видно, кушать хочет, о хлебушке поет, о хлебушке.
Никита Шорнев
Но жизнь не может стоять на месте,
Забыть не может былых шагов.
Глава I
НА БАРРИКАДАХ
1. ВОССТАНИЕ
Убедившись, что пулемет стоит на месте, что проволока полевого телефона крепко прилажена, Никита слез с крыши.
— Куда? — спросил, увидав его, Иван Иваныч Ключников, весь обрызганный грязью, дождем и облитый потом.
— Проверить посты, — ответил Шорнев.
— Да какие там к черту посты? Никаких постов нет. Кто где хочет, там и палит. Зайдем лучше в отель, я покажу тебе, как там расположились ребята.
Пошли. По стенам узкой улицы жались солдаты с винтовками наперевес. Вдали частили пулеметы. У Страстного монастыря изредка ахала трехдюймовка, отчего казалось, что город дает трещины.
В гостинице было пусто.
— Нет ли тут спрятанных пулеметов, надо обойти все уголки, — сказал Никита.
— Да уже все обошли. Идем лучше сюда, — ответил Ключников.
Они вошли в одну из комнат третьего этажа. У раскрытого окна работал студент Озеровский, устанавливая проволоку полевого телефона. Изредка он поглядывал на Городскую Думу в бинокль. У стола сидела 19-летняя Соня с видом гимназистки на экзамене и по отдельным бумажным обрывкам составляла список арестованных, заключенных в отеле.
— Что, товарищ Озеровский, хорошо видно? — спросил Шорнев.
Соня взглянула на Шорнева.
