Шрифт:
Закладка:
«Крок», — так, кажется, они меня назвали.
— Крок, — произнёс я вслух, прислушиваясь к звучанию имени.
Сунул руку в ближайший сугроб, набрал горсть снега.
— Холодный, — сам себе сказал я.
Смял снег в комок — бросил его за забор. Невольно вспомнил о том, как играл в снежки в детстве. Как же давно это было! За прошлые двадцать лет я видел снег лишь один раз, когда в сопровождении отряда гвардии посещал зимой Вульфгард. Но мне тогда было не до игры в снежки: всё больше думал о том, как бескровно образумить возомнивших себя независимыми правителей Наворской провинции.
— Странный сон.
Я вновь посмотрел на своё отражение. Совсем не похож на того старика с «благородными» сединами, которого я привык видеть в зеркалах императорского дворца. Не красавец. Но молод и полон сил. Странно, что я видел себя во сне другим человеком — не самим собой. А себя при этом разглядывал со стороны: совсем ещё юного. Сколько сейчас тому мне, что отправился с приятелями есть пирожки?
Если верить, что мы в этом сне очутились в моём родном поселении около Леса, то… Куртку с лисьим мехом я получил от Весалы перед пятнадцатой зимой. А в империю отправился уже весной. Кажется, ничего не путаю. Раз тот, молодой я, уже в куртке, но всё ещё здесь, значит сейчас в разгаре та самая последняя зима, которую я прожил в родительском доме. Совсем скоро, весной, я буду драться с Кроком на поединке чести у старого дуба.
Я с Кроком?
Или… тот парень в куртке будет драться… со мной?
Я покачал головой, ухмыльнулся.
— Приснится же такое.
Пригладил чёрную, без белых прожилок шевелюру. Я и не помнил себя без седых волос: те появились у меня давным-давно, ещё после гибели Тильи. Сколько с тех пор прошло лет, почти сотня? И почему Крок раньше казался мне едва ли не уродцем? Я повернул голову сперва в одну, затем в другую сторону — моё отражение на поверхности воды послушно повторило за мной движения.
Урчание живота стало для меня неожиданностью: доставшееся мне на время сна тело требовало накормить его завтраком. И не только накормить — высказало и иные пожелания. Я завертел головой, соображая, где именно в этом дворе находятся «удобства». Что тут не дворец, я помнил: поэтому и не искал уборную в доме. Взгляд наткнулся на знакомую с детства деревянную будку в углу двора — такая же стояла и во дворе моих родителей.
Посещение промёрзшей уборной — то ещё удовольствие, забытое со времён детства. Сон грозил превратиться в кошмар. В дом я вернулся разминая замёрзшие пальцы, с подмороженным носом и ушами. Бросился топить печь — холод хорошо подстегнул память: с детства остававшиеся невостребованными навыки быстро вернулись. Огонь накинулся на поленья, весёлым потрескиванием нарушил царившую в доме тишину.
Согревшись, я сбросил куртку, уселся рядом с печью — с удовольствием захрустел найденной на полке подсохшей краюхой хлеба. Точно, как в детстве — никаких тебе слуг, тогда всё приходилось делать самому: и печь топить, и добывать пропитание. Черствый хлеб сейчас казался вкуснее любого блюда, что готовили придворные повара. Или это восстановились притупившиеся с возрастом вкусовые ощущения?
Я вдруг перестал жевать, озадаченный промелькнувшей в голове мыслью.
А что если это не сон?
За свою жизнь я повидал немало сновидений. В том числе и навеянных чужой магией. Но ни одно из них не казалось так сильно похожим на реальность. Я пробежался взглядом по комнате — уверен, что не бывал здесь раньше, даже в детстве. Вдохнул запахи — поморщился: хозяин этого дома не очень-то следил за чистотой. А что если я не сплю? Что если всё это… вокруг меня именно такое, каким кажется: настоящее?
Но тогда… как? Как я здесь очутился? Да ещё и… в таком виде?
Я нахмурился. Напряг память, старательно выуживая из неё то, что произошло (вчера?) на заседании малого совета. Разговор с племянником, предложение республиканцев, головокружение, огни, жар, удушье, испуганный взгляд жены… Я умер?
Поначалу мысль о смерти (о такой смерти) показалась мне глупой. Никогда не думал, что умру, сидя в мягком кресле — всегда полагал, что либо погибну в бою, либо стану жертвой предательства. Императоры, подобные мне, не умирали от старости.
Неужели действительно умер?
Я посмотрел на окно, где за причудливыми узорами угадывались тёмные верхушки деревьев. Воскресил в памяти то, что мне рассказывали в детстве: согласно верованиям моего народа, охотники после смерти возрождались в виде ночных зверей. Но почему тогда я не в Лесу?
Вдруг вспомнил, что меня разбудило. Закатал рукав, присмотрелся к пятну на моей руке. Красное, похожее на… половинку той метки богини любви, что я почти всю жизнь носил на шее. Половинка знака на руке: где-то я о таком уже слышал. Конечно! В балладе о Влюблённом и его Возлюбленной!
Сионора!
Тилья.
Я умер?
Мой договор с богиней! Не понимаю, почему не вспомнил о нём сразу! Я снова посмотрел на красное пятно. Точно, как в балладе, которую пел менестрель богини любви. Если одна половинка знака на моей руке, то у кого-то обязательно должна быть вторая. Вскочил с лавки, набросил на плечи куртку. Снег и мороз, что ждали на улице, теперь меня не пугали. Потому что там меня дожидались не только они.
Я понял, на чьей руке увижу вторую половинку знака Сионоры.
* * *
Лилу, дочь главного охотника старшей стаи, я нашёл в заснеженном саду, позади дома её родителей — в той самой беседке, где видел её перед тем, как отправился в империю учиться магии. Она сидела на лавке, на толстой скрутке из шкур; куталась в тёплую куртку, украшенную заячьим мехом, смотрела вдаль, на деревья Леса. Такой я её и помнил: черноволосой, светлокожей, с большими карими глазами. Вот только раньше её глаза почти всегда задорно блестели — сейчас же в них читались тоска и печаль.
Девушка услышала мои шаги, повернула ко мне лицо. Память услужливо напомнила о той сцене, которую я когда-то наблюдал на этом же