Шрифт:
Закладка:
Парк был укрыт снегом и объят покоем. Или объят снегом и укрыт покоем, который осмеливались тревожить лишь ворчливые вороны с их протяжными гортанными выкриками. Сквозь прореху в белесой занавеси облаков выглянуло солнце, словно у него тоже закончился траур. Женщины с детскими колясками неторопливо шествовали по дорожкам мимо закоченевших каруселей. Валерьяныч в ватнике и облезлой ушанке крошил ломиком грязную корку наледи на центральной аллее. "Здравствуй, Валерьяныч!", — Толик опустился на скамейку рядом. Ему позарез надо сейчас с кем-нибудь поговорить, ну, хоть с кем-нибудь. Чтобы почувствовать себя уверенней, чтобы не было так тоскливо и тяжко на сердце. "Здравствуй, Толя", — ответил Валерьяныч, не поднимая головы. — "Ну, как жизнь?". — "Жив пока". "А это… — Толик подвинулся на скамейке поближе к старику. — Колесо-то "чертово" по ночам крутится?". — "Крутится. Каждую ночь крутится. И будет крутиться. Это мой ад. Мой персональный ад". "Персональный ад? — насмешливо переспросил Толик. — Ты что-то путаешь, Валерьяныч. Старикам положена персональная пенсия, а не персональный ад, как ты выражаешься". "У каждого будет свой персональный ад, — Валерьяныч долбил ломиком наледь, будто живучую гадину. — У каждого… Кто как грешил, тот так и мучиться будет. Я вот церковь взорвал, колесу этому проклятущему, стало быть, поспособствовал… Вот мне его и крутят каждую ночь. А на том свете будут день и ночь крутить. Беспрерывно. Ад — это когда тебя грехом твоим кормят до отвала". "Погоди-погоди, — заерзал Толик. — Ну, вот, например, пьяницы — они ведь тоже вроде как грешниками у вас считаются. И что же тогда получается, согласно твоей экстравагантной теории? Что их в аду станут водкой поить? Так это для них не ад, а рай натуральный!". — "Будут поить. Каждую секунду будут. Уж ты и пить не можешь, и видеть водку не можешь, из ушей она у тебя уже льется, все нутро твое выворачивает, все тело жжет почище пламени адского, а в тебя все льют и льют. Ты хотел этого? Получай!.. То же самое и с чревоугодниками будет. Станут на том свете жратву в них запихивать. Любил жрать?.. Вот и жри теперь без роздыху и остановок… Не нравится? Отвращение у тебя уже к жратве? Дух перевести хочешь? Не-ет! Жри, все равно жри! И захочешь лопнуть, а не сможешь — так и будешь давиться и жрать веки вечные… И убийц кровью жертв их напоят досыта. Будут они в аду убивать, стрелять, резать, как в земной жизни резали, кровью захлебываться станут… Уж по горло в крови стоят, но убивают и убивают сызнова… Рука сама нож возьмет, против воли твоей, и будет колоть, рубить, резать…". — "Та-ак, а с прелюбодеями как же, Валерьяныч? Ну, то есть, с теми, которые женщин очень любят? Эти, выходит, в аду будут непрерывно, кхм, женщин драить?.. Вот это здорово! Нет, ну, если вечно одну и ту же, то это, действительно, ад кромешный. Ха, поэтому, наверное, Адам из своего так называемого рая и сбежал!.. А если все-таки разные женщины в ассортименте представлены, тогда и я на такой ад согласен! Выпишите мне пропуск, пожалуйста!". — "Будут непрерывно, — бормотал Валерьяныч. — Никакого удовольствия, одна мука… Но будут непрерывно…". "Ну, Валерьяныч, ну нагнал жути пополам с порнухой! — расхохотался повеселевший Толик, напугав ворону на дереве и мамашу на соседней скамейке. — Не хочу тебя огорчать, Валерьяныч, но вынужден сообщить, что твоя адская доктрина идет вразрез с общепринятыми и церковными, в том числе, представлениями об аде. В соответствии с этими самыми представлениями, любезный мой Валерьяныч, в аду как раз нету никаких удовольствий — ни женщин, ни деликатесов, ни горячительных напитков. Только котлы кипящие и кандалы звенящие. Имей в виду. А у тебя — сплошные излишества… Вот что, к примеру, по твоей теории, с предателями в аду будет? Они чем займутся, а? Или все-таки их Люцифер грызть будет, как у Данте — Иуду с Брутом? А, Валерьяныч?..". Но старик молча ломал серый ледяной панцирь и больше не произнес ни слова, как Толик ни пытался разговорить его. Это было свойственно Валерьянычу: разразившись в беседе потоком внезапных полумистических тирад, он так же внезапно замолкал и уходил в себя, переставая реагировать на собеседника, его слова и весь мир. Все это знали и относились к полубезумному парковому стражу снисходительно. "Да, совсем, совсем старик свихнулся", — подумал в очередной раз и Толик, выслушав адово пророчество Валерьяныча.
Он еще долго бродил по парку, потом пенсионерским шагом шел домой, потом, донимаемый дурными подозрениями, какое-то время ходил вокруг дома, не решаясь зайти в подъезд. Наконец, зашел. Дверь квартиры не открывалась: мешал ключ, вставленный изнутри в замочную скважину. Толик позвонил. Дверь открыла мать. "Здравствуй, мама, — пролепетал Толик. — Ты уже дома?.. Так рано?..". "Входи, — мать с силой, почти грубо дернула сына за плечо и захлопнула дверь. — Что за грязные фильмы ты смотрел вчера у Перстнева?". — "Какие грязные?..". — "Мне позвонила на работу Таисия Борисовна и сказала, что вчера поймала вас на даче у Перстнева за просмотром каких-то грязных фильмов на этом… видеомагнитофоне! Она сейчас должна придти сюда. Я из-за этого с работы отпросилась. Я спрашиваю: что за фильмы вы смотрели?!".
Вот уж этого — визита Таси к ним домой — Толик не ожидал. Чего угодно, только не этого. Она никогда не приходила к ним домой. Мрачные предчувствия начинали сбываться, и на деле они оказались еще мрачнее, чем он предполагал… "Мам, ну какие грязные фильмы? — запинаясь, проговорил Толик. — Ну, обычный фильм — стрельба там, драки…". — "Ваша староста рассказала, что вы там пили алкоголь и смотрели какую-то мерзость порнографическую!". — "Мам, ну, как ты могла такое подумать?.. Староста наговаривает!.. Мы с ней
