Кроме стука, выбросившиеся на берег кашалоты не издавали никаких других звуков. Вспоминая дальнейшие события, все эксперты утверждали, что слышали зов китов в момент, когда они выбрасывались на берег. Лингвисты попытались было подражать этому призывному зову на китайском, английском, немецком, клонском, галисийском, мальдивском языках. Некоторые талантливые полиглоты даже пытались подражать произношению на мертвых языках, вроде мэнского и эякского. Но никто так и не смог точно воспроизвести это… Ибо каждый чувствовал ужасную боль в горле, будто подавился рыбьей костью.

И вот весь Вальпараисо содрогнулся, как раненый зверь, когда на берегу кашалот за кашалотом, кашалот за кашалотом, кашалот за кашалотом… испускали последний вздох. Те кашалоты, кто умирал первыми, раздувались под палящим солнцем, разлагались и внезапно взрывались один за другим. Их внутренности распространялись по душному, влажному воздуху, брызгами разлетаясь, попадая на экспертов по китам и дельфинам, на рыбаков и детей, пришедших забрать кости кашалотов. У них кружилась голова от неслыханного прогорклого запаха, они приседали на корточки и их без конца рвало.

К тому времени, когда люди приходили в себя, все кашалоты уже были мертвы, и экспертам осталось подсчитать погибших: всего триста шестьдесят пять кашалотов. Швейцарский китовед лет семидесяти по имени Андреас опустился на колени и зарыдал так сильно, что сердце не выдержало. Его предсмертные крики тронули сердца всех, кто был на пляже, так что повсюду раздались рыдания. Слезы капали на пляж, и вскоре их забирал прилив.

Но концентрация соли в морской воде от этого нисколько не увеличилась.

Цунами поглотило Ваю-Ваю на рассвете. В это время Ателей сидел спиной к острову, играя на говорящей флейте. Так ни разу и не обернувшись, он греб к раздробленному мусоровороту. Мелодия, которую он играл, была непостижимо нежной и невыразимо мучительной. Алиса, попрощавшись с Ателеем, поплыла к Дому на море, забралась на крышу, и, стоя на сломанной панели солнечной батареи, вглядывалась в даль в поисках Ателея. Поскольку нос лодки и брезентовый тент были сделаны из мусора, лодка незаметно продвигалась к мусоровороту, исчезая в море мусора. Алиса смотрела довольно долго, прежде чем заметила его. Силуэт Ателея стал маленьким, как у чайки. Вскоре Алиса начала петь, может быть, для Ателея, может быть, для себя. Это была одна из песен, которые Якобсен пел для нее у моря в тот вечер, когда она познакомилась с ним. Она все еще помнила, как он рассказывал ей о датско-шведской войне 1808–1809 годов, и об артиллерийской батарее, сохранившейся в кемпинге Шарлоттенлундский форт, как о наследии той войны.

– Этот берег действительно видел войну. Пушки действительно стреляли ядрами. Солдаты действительно погибали на этом пляже. И корабли действительно тонули в этом море, на которое мы сейчас глядим. Это ведь не декоративные пушки. – Он рассказал ей, что жил в пещере на глубине тридцати метров под землей, под парусом пересек Атлантический океан и теперь готовился к новому испытанию – скалолазанию. Затем они занимались любовью. Пенис Якобсена проник глубоко в ее тело, сияя, как факел. В той маленькой палатке она заглянула ему в лицо и увидела, что мир будто засиял. В какой-то миг, глядя в его бледно-голубые глаза, она будто бы увидела миллионы миров.