Шрифт:
Закладка:
– Пришла снова меня пытать, дрянь? – прорычал Амир и тщетно дернулся из веревочных пут. Они держали крепко, отчего его запястья уже налились алым цветом натертой кожи.
– Я буду с тобой, Амир, – прошептала я.
– Меня зовут Лихомор, – прорычал он, походя на дикого зверя, который и пугал, и восхищал одновременно.
– Как скажешь, Лихомор. Я буду рядом, пока мой любимый не вернется.
Амир одарил меня недоверчивым взглядом, но вдруг тихонько застонал, прикрыв глаза. Началось.
Глава 17
Путь к себе
Амир
Я видел лицо, ненавистное лицо. Она пялилась на меня черными глазищами, и сквозь них в душу будто глядели демоны. Была ли у меня душа? Было ли тело? Я не знал… Помнил только приказ убить себя во что бы то ни стало. Хозяин останется недоволен. Нет, я не посмею не выполнить приказ. Но как довершить начатое, если Ветер – предатель – связал меня по рукам и ногам? Он, как змея, подполз ближе, чтобы атаковать исподтишка. Знал, что я доверяю ему. Знал, что подпущу. Кто его хозяин? Неужто эта дрянь с черными глазами? Я искренне надеялся, что она пытала его так же, как меня, а если еще сильнее, то и вовсе прекрасно. Надеюсь, предатель почувствовал гораздо больше боли, чем я.
Нестерпимо хотелось пить, а черноволосая мерзавка лепетала чье-то мерзкое имя. Какого несчастного назвали Амиром? До чего резали слух всего четыре буквы! За спиной девки замерла смуглая незнакомая девица в черной мужской одежде, и дерзость на ее лице нагоняла на меня еще больше ярости. Лишь существо, мельтешащее между нами, вызвало легкий отголосок любопытства. Интересно знать, кто это и почему называл меня ребенком?
Ну до чего же пересохло горло! Я безумно хотел пить, и каждый глоток слюны казался пригоршней сухой земли. «Я буду рядом, пока мой любимый не вернется». Неужто собралась сидеть здесь и ждать какого-то бедолагу, пока я изнывал от жажды? Из моего горла вырывались рычание и ругань, неподвластные мне самому, как и мольбы о воде. Связанные руки и ноги вдруг одеревенели, отчего казались бесполезными тяжеленными отростками.
Мерзавка жалостливо протянула мне деревянную плошку воды, но я боднул посудину головой. Вода вылилась прямо на робу, попала девке на руки, обрызгала шаровары, но она, не сказав ни слова, вновь налила из кувшина. Во второй раз я не стал действовать так опрометчиво. Сначала решил напиться, а остатки выплюнуть мерзавке в лицо, но так и не смог остановиться, пока не допил последний глоток.
Почему-то вода не утолила жажду, а усилила ее. С каждым глотком я хотел пить все сильнее, внутри нарастал жар. На коже вдруг выступили градины пота, хотя в комнатку, где меня заперли, проникал морозный воздух. Внутренний жар поглощал тело и разум слишком быстро, слишком горячо. По-видимому, я плавился изнутри, словно раскаленное докрасна железо в кузне. Дышалось с трудом, отчаянно не хватало воздуха. Каждый вдох казался глотком открытого пламени, от прикосновений с костей будто бы слезала лоскутами обожженная кожа.
Мне наконец развязали руки и ноги, освободив от мерзкой веревки. Не в силах терпеть, я сдернул рубаху и в секундном удовольствии припал спиной к чему-то холодному. Кажется, это стена. Уже через мгновенье каменная кладка раскалилась добела, отчего я отпрянул и зарычал… или заплакал.
Моей груди коснулись чужие руки, и я с воем отпрянул. Нет, не смейте трогать! Жжется! Как же жжется! Я должен умереть, должен убить себя, пока пламя не убило меня само! Хозяин отдал приказ.
Я ударился головой об пол, но мне помешали. Чьи-то разгоряченные руки оттащили меня за плечи и швырнули на спину.
– Отпусти, дрянь! Как же мне жарко! Убей, но не мучай! – рычал я и, кажется, все-таки плакал.
Жар только разрастался. Кто-то поил меня водой и обтирал тело мокрой тряпкой, отчего наступало секундное удовольствие, на место которого приходила новая волна пламени. Неужто меня пытала эта черноволосая дрянь?! Ей не хватило моих страданий, и она решила добавить?
– За что ты так меня ненавидишь?! За что пытаешь?! Пощади, молю тебя! – Вопли вырывались из моего рта, минуя волю и воспаленный разум.
– Любовь моя, прошу, позволь мне помочь. Я схожу с ума, видя тебя таким. Скажи, что болит? Скажи, как облегчить твою боль? – Нежные слова прорвались сквозь гул в ушах, но не смогли разжалобить меня. Я испытывал слишком сильную боль, слишком быстро сгорал, чтобы поверить.
– Сдохни! Сдохни, и этим мне поможешь! Или убей меня! Просто убей. – Мой вопль сорвался на шепот. Мысли разбегались под напором жара, а память растворялась, словно кисель.
– Милый мой, я останусь с тобой до конца. – Женский голос все шептал и шептал, пока чьи-то руки обтирали мое тело чем-то блаженно мокрым.
Мне дали попить, но губы отказались размыкаться, отчего вода стекла на грудь и наверняка испарилась от раскаленной кожи. Я пытался рвать на себе волосы в надежде, что новая боль заглушит жар. Царапал грудь и лицо, но кто-то держал мои руки. Мужской голос противно причитал, я руганью отгонял его и с силой отмахивался от чужих прикосновений.
– Нет, не смейте меня трогать! Убейте! Я должен умереть! Хозяин, молю, спаси меня и убей! Я больше не могу мучиться!
Силуэты смешались перед глазами. Кто-то с силой схватил меня за шиворот и что-то влил в рот. Я попытался выплюнуть неведомую дрянь, но мне зажали рот. Кажется, я кричал так, что сорвал голос. Меня держали, пока я пытался размозжить себе голову об стену… или об пол…
Я потерялся в маленьком или чрезвычайно огромном пространстве, остался наедине с чьим-то силуэтом или же в центре огромного людского круга. Я тонул в боли. Кричал. Кричал. Кричал! Мечтал умереть. И, кажется, видел тьму. Или чьи-то глаза. Они плакали, кажется… Я плакал сам, и слезы обжигали пылающие щеки. Меня поили, поили, поили. Гладили или били. Голоса слились в какофонию, отчего я зажимал уши и выл от собственных обжигающих прикосновений. Кажется, кое-как стаскивал штаны в попытке освободиться от одежды, под которой углями тлела кожа.
Вокруг метался морозный ветер, и кожа блаженно остывала. Я вдыхал и
