— Правда, — вдруг тихо ответила она, ковыряя пальцами песок. — Ничего особенного. Я родилась поздней весной. Просто семья — папа, мама, бабушка и дедушка, папины родители. Папа пожарный, мама в прошлом балерина. Бабушка была продавцом, а дедушка ветеринаром, работал с лошадьми. Родители мамы — дедушка умер, когда мама была маленькой, а бабушка, когда я была ребёнком и я плохо её помню, только то, что она красиво пела. С самого детства я была в разных кружках — рисование, танцы эти проклятые, пение. И лошади. Но это из-за дедушки. У нас даже конь был. И конечно ещё музыка…

Она помолчала. Рэтар так боялся спугнуть, что даже дышать перестал.

— Сначала было фортепьяно, понятно. Как у всех. Но я его не любила. Учитель, мамина подруга, говорила, что это не моё и предложила скрипку. Мама и бабушка согласились, — Хэла недовольно фыркнула. — А я её тоже не любила, она меня бесила страшно. Да меня всё бесило тогда. Хотя с танцами не сравниться ничего — они были разные, но больше всего ненавидела народные… кокошники, юбки, сапоги, причёски эти, от которых чешется голова, а всё равно улыбка должна быть во всё лицо, хотя хочется рыдать.

И ведьма очень горестно вздохнула:

— А скрипка — она… она скрипит. Понимаешь? — она глянула на него, потом снова устремила взгляд в никуда. — Как-то я поняла, что скрипка маму бесит и стала так усердно заниматься, чтобы маму достать. Такой слабый протест семилетки.

Рэтар слабо улыбнулся. Вспомнил, как Хэла рассказывала, что высыпала песок на голову девочки, которая сказала обидные слова про её отца.

— Но потом я к ней прикипела, — заметила женщина. — Она стала моей отдушиной. Я была бойкой, упрямой, вредной, но потом что-то сломалось… дедушка умер, потом конь… Атос. Знаешь какой это был конь? Он всё понимал. Красивый был… не представляешь. А как он танцевал. И он спас мне жизнь. Тогда… — она тронула свой шрам на плече. — Так было плохо, помню сидела в него уткнувшись и рыдала, рыдала. А папа меня всё успокаивал и никак не мог от мёртвого Атоса забрать…

Хэла всхлипнула, Рэтар непроизвольно прижал её к себе, но она мотнула головой.

— А к шестнадцати я всё бросила. Прикрылась травмой. Осталась только скрипка. И я как умолишённая готовилась, хотела поступать в высшее музыкальное. Но появился Олег.

И она произнесла это имя с таким пустым надломом.

— Мама потом сказала мне, что я этим своим Олегом разбила сердце папе. И он умер. На деле… — она говорила спокойно, слёзы от воспоминания про отца текли по щекам, но лицо было смиренным. — Папа болел давно, а Олег его очень уважал. У него не было отца, было трудное детство. Мама его была хорошей, но по молодости гуляла очень. Всё хотела найти мужчину. И все они строили Олега. Кто словами, кто криком, а кто просто бил… В общем злой он был, зубастый. Мы с ним были странной парой. Он на спор со мной познакомился.

Хэла ухмыльнулась. Так привычно, но почему-то так было не по себе от этой её ухмылки. Потому что обычно Рэтар знал, что происходит, он понимал, а сейчас словно это было чем-то совсем иным.

— А я была дура, — закивала Хэла. — У меня не было отношений, потому что времени порой на сон не хватало. Школа, рисование, музыкалка, чтение… я очень любила читать. Олег был жёстким, но я была влюблённой дурочкой, и мне казалось, что это ерунда. Со мной же он нормальный.

И она повела плечом.

— Я забеременела. Родился Максим. Мы жили у Олега. Квартира, как три этих хижины. В одной комнате мы с сыном, в другой мама Олега. А потом я забеременела снова и мама моя меня просто… она столько всего наговорила. Перестала с нами общаться. Она была права — я похерила свои мечты.

И она просто отрезала события, словно давала отчёт, как обычно давали ферану командиры.

— Было плохо. А потом уже в конце беременности я попала в больницу. Все вокруг, ну доктора, лекари в смысле, стали бегать, суетиться… ребёнок умер, — и Рэтар непроизвольно сжал её, она на это повела головой, словно “не переживай” ему сказала. — почему-то… я рожала мёртвого.

И она запнулась на мгновение, а он обнимал и словно в этом мгновении тишины не было ничего.

У Хэлы болело, болело до сих пор, а мог ли Рэтар что-то с этим сделать?

— Время в роддоме было просто кошмаром. От меня как от прокажённой все шугались, а я сначала рыдала, а потом стала их всех ненавидеть. Их и их детей. И это страшно, — и это она прошептала, ощутимо сжалась. — Я разбила окно в палате, хотела осколками убиться.

И на этот раз она провела по предплечью, там были шрамы, несколько. Он тогда, когда спрашивал о её шрамах, эту руку не трогал, про неё не спросил. И стало не по себе. Рэтар смог бы уже тогда узнать, что случилось? Она бы призналась?

— Меня остановили, — проговорила ведьма и это было так смиренно, словно она расстроена этим фактом. — Олег замял всё, забрал меня домой. Но становилось хуже. А он не умел быть терпеливым. У меня начались панические атаки. Это когда задыхаешься и страшно ни с чего. И я стала рыдать постоянно и… Олег меня спровоцировал, сказал что-то очень болезненное. Я схватила нож, порезала его, но на деле он просто позволил мне это сделать. Его мама вызвала ментов и скорую. Меня забрали, отвезли в психушку. Это…

Хэла нахмурилась, словно очнулась и Рэтару казалось, что хочет положить ему голову на плечо, но он застыл, утопая в её горе и понимая, что это ещё не всё.

— Это конец для человека. Такие больницы ставят на тебе крест. Навсегда. Я была там совсем немного, но и того довольно, чтобы стереть в глазах общества человеческий образ, — тихо произнесла она. — Олег, когда забирал меня домой, спросил у врача, что ему со мной делать. А тот может серьёзно, а может в шутку сказал: “ребёнка ей сделай”.

И снова усмешка, а у Рэтара заледенело всё.

— И Олег стал делать, — смиренно сказала Хэла. — А я… я просто терпела. Он обвинял меня в холодности, а у меня… словно я умерла. Но Олег был хорошим, нет, просто не понимал, что делать, как быть. У него по-другому не получалось. Он меня любил.

И как же хотелось её остановить. Она оправдывала этого своего супруга? Оправдывала в