Шрифт:
Закладка:
— Верно, мать!
— Человечность должна быть!.. — раздались голоса.
— Слышишь, управляющий, про что говорят люди? — обернулась она к Чернобаю, — про человечность. И я о том же, — и уже к залу: — Кое-кто считает, раз идет война, люди должны все терпеть, все перебороть, но надо же иметь и совесть, чтоб не допускать безобразия. Для наглядности расскажу еще и про такое. Известно, что шахтеру без бани, без горячей воды никак нельзя. А у нас на «Коммунаре», извините, не баня, а что ни на есть сарай из обаполов. Отделили баб от мужиков загородкой, а в той загородке щели в три пальца. Так и банятся друг у дружки на виду…
Переждав шум, Арина Федоровна продолжала:
— А то до чего додумался наш начальник шахты: в предбаннике девицу-красотку пристроил шахтерки у голых мужиков принимать.
Негодующий гул вперемешку со смехом прокатился по залу.
Королева мельком взглянула на Шугая. Опустив голову, он что-то записывал в блокнот.
Хотела рассказать про то, как начальник участка Соловьев попытался было наказать бригаду Быловой полуголодным пайком, потом передумала: не Шугай же в этом виноват, и под общие одобрительные аплодисменты сошла с трибуны.
Во время перерыва в фойе густо набилось людей. Всюду на стенах — портреты стахановцев, лозунги на красных полотнищах. В конце фойе при выходе — огромный стенд и на нем две карты, утыканные маленькими флажками. На одной флажки показывали линию фронта. Кривая пересекала Днепр и устремилась одним концом к Дунаю, другим к Висле. На другой карте флажки рассеялись по всему зеленому полю и все разного цвета — красные, сине-красные и совсем синие. Это была карта восстановления шахт области. Красные флажки обозначали полностью восстановленные шахты, их было меньше, чем других, обозначавших частично восстановленные и совсем мертвые. Делегаты, толкаясь у стенда, вели оживленный разговор:
— Смотри-ка, юнкомовцы с красным флажком, видать, не здорово покалечили шахту.
— И наша через полгодика будет с красным.
— А над «Каменкой» черный флажок, видите?
— Траурный. Говорят, шахту эту и восстанавливать не будут. Сколько наших людей покидал туда немец… Страх один!
Арина Федоровна здоровалась со всеми, кого узнавала, заводили разговор, и на душе у нее было легко и покойно. Но ей все время казалось, будто кого-то еще здесь не хватает, кого-то ей обязательно надо увидеть. В дальнем углу фойе, у буфета, толпились мужчины, а продавщица, совсем еще молоденькая, металась за прилавком, звеня посудой.
— Что там дают? — спросила Арина Федоровна у Быловой.
— Бутылочное пиво.
— Гляди еще понапиваются.
— По одной бутылке отпускают, небось не охмелеют.
Мимо проходили Клава Лебедь и Костров. Арина Федоровна подозвала их и пытливо, словно с трудом узнавала парня, посмотрела на него.
— Это тот самый, про которого говорят, что гонорист больно?
Костров не нашелся что ответить, виновато потупился. Варя и Клава переглянулись и тоже опустили глаза, будто смутились за парня. Арина Федоровна продолжала, не меняя голоса: — На людях ты, оказывается, вон какой соромливый, а в шахте всякими неподобными словами солдаток наших обзываешь. — И уже строго: — Чего набычился, может, напраслину на тебя возводят?
Клава поспешила вступиться за парня:
— То раньше было, мать. А теперь он совсем не такой.
Арина Федоровна примирительно ласково улыбнулась.
— Выходит, перевоспитала. Ну молодчина, если так.
Костров, застенчиво улыбаясь, поднял свои большие, отсвечивающие морской синевой глаза, хотел что-то сказать, Королева остановила его:
— Ладно, не люблю, когда оправдываются, — свела его и Клавину руки, — идите, а то пива не хватит. — И слегка подтолкнула обоих.
Когда они скрылись, Арина Федоровна спросила у Вари:
— А ты чего же одна?
— Как это — одна? — удивилась Варя. Но, поняв намек, попыталась отшутиться: — Народу вон сколько — не разминешься.
Арина Федоровна не приняла ее шутку и серьезно спросила:
— Гаврик пишет?
Варя поразилась: откуда знает, что у них было с Гавриком?
Ей казалось, что если кто и догадывался об их дружбе, то давно уже забыл и думать об этом. Оказывается, помнят.
— Писал, а как началась война, ни одной весточки не прислал, — ответила она.
— А писать-то ему куда было?.. — печально проговорила Арина Федоровна, взяла ее руку, слегка сжала и досказала уже настойчиво: — Ты верь, что живой. Не каждому суждено сложить голову.
Варя с доброй улыбкой взглянула на нее и тут же почувствовала, как глаза наполнились слезами. Неужели правду сказала? Не удержалась, обняла мать, припала лицом к ее груди. Кто-то сбоку тихо спросил:
— Что с ней?
— Видать, о муже узнала.
— Война вроде бы кончается, а похоронные все идут и идут…
Варя поспешно вытерла платочком слезы, взяла Арину Федоровну под руку, и они подошли к лотку, где по талонам отпускали делегатам всякую мелочь: женщинам — косынки, чулки, лифчики, пудру; мужчинам — папиросы, носки, расчески. Вдруг чей-то мужской голос крикнул:
— Бабоньки, у кого мужик имеется?
Все, кто сгрудился у прилавка, изумленно посмотрели в сторону шахтера в полувоенной одежде.
— Да неужто ни в одной мужика нету?!
— Чего спрашиваешь, — сердито отозвалась молодая женщина с темными от угольной пыли ресницами, — будто не знаешь, где они, наши мужики: на войне да в сырой земле.
Шахтер смущенно заулыбался:
— Вы не обижайтесь. Я просто спросил. Ежели есть которые с мужьями, мог бы талончиком обменяться. Сам я некурящий, папиросы мне ни к чему, а бабе моей, вот этот, как его черта, — показал он на лифчик.
— Хорош муженек, нечего сказать… Лифчика название забыл. — Весело пересмеиваясь, загалдели вокруг.
— Не забыл я, только теперь у него какое-то чудное название — бюст… бис, — старался он вспомнить, досадливо махнул рукой и поднял над головой талон, — так с кем поменяться?
Охотников не нашлось. Шахтер протянул талон продавщице.
— Давай, что дашь.
И принялся запихивать в карманы папиросы, туалетное мыло, носовые платки, расческу — все, что продавщица совала ему в руки.
Варя взяла цветную косынку, чулки, гребешок и задумалась: что бы еще взять?
— Зеркальце возьми, — подсказала ей Арина Федоровна.
— А у меня еще то целое, что в нашем магазине купила. — Варя вдруг вспомнила о Гаврике и потребовала пудру и губную помаду. Зеркальце, похожее на блокнотик, Арина Федоровна в свое время подарила Татьяне. Вспомнив об этом, она сразу догадалась, кого ей здесь не хватает, кого все время хотела видеть. Отобрала пудреницу и флакончик духов «Сирень». Хотела было взять гребешок, но вспомнила, что он у Татьяны есть, и добавила к покупкам пару дамских платочков с розовой каемкой.
Пока мать заворачивала покупку в газету и укладывала в авоську, Варя думала: «Для кого она все
