— А спустя где-то две или три недели я в первый раз притронулся к лезвию. Это произошло у меня дома… Просто пошел на кухню, нашел большой нож и сделал порез на запястье… Это было дико больно. Настолько больно, что даже слезы из глаз пошли. Хотелось орать во всю глотку из-за адской боли. Однако в то же время мне казалось, что это принесло мне какое-то облегчение. И… Тогда мне казалось, что я заслуживаю эту боль. Голоса всех тех ребят никогда не покидали мою голову и побуждали меня начать… Начать причинять себе боль. Но… Я не был против… Лезвие притягивало меня к себе, как магнит… Вскоре я вновь порезал руки. А потом уже не смог остановиться. Это вошло в привычку. Из-за которой я не мог сосредоточиться на учебе. Я сидел на уроке и думал о лезвии. О чем-то остром, чем я бы мог изрезать себя. Я уже не мог жить без этой боли… Пытался воздержаться, когда понял, что делаю это слишком часто, но меня не хватало надолго.

Питер рукой обхватывает горло, понимая, что ему очень тяжело дышать.

— Я пытался скрыть шрамы на руках. Но однажды кто-то увидел их и рассказал об этом всей школе. Сплетни распространились с огромной скоростью. Вскоре все начали травить меня с утроенной силой. Они говорили, что «такой бездарный урод, как я, заслуживает адской боли». Эти люди превращали мою жизнь в настоящий ад. И совершенно спокойно делали это в присутствии учителей, которые ничего не могли — или не хотели — сделать. Иногда я встал и посреди урока сбегал из кабинета. Отсиживался в туалете или на школьном дворе и… Делал порезы. Я всегда таскал с собой небольшое лезвие и небольшую аптечку и причинял себе вред, пока никто не видел. Это увидела только лишь девчонка, которая единственная относилась ко мне нормально, когда ее попросили привести меня обратно. Она поддерживала меня, но делала это вне школы, когда никто не видел. Ибо боялась, что тоже станет изгоем. Ну… А поскольку мне не на кого было рассчитывать, то просто терпел все это. Несмотря на то, что я никогда не делал ничего плохого. Не ругался с ними, не оскорблял, ничего ни у кого не крал… Не делал ничего для того, чтобы меня так возненавидели. Я пытался поладить с некоторыми, но у меня ничего не получилось.

Терренс и Даниэль, сидящие на койке с ошарашенными глазами, слабо качают головой, пока они с ужасом думают о том, что Питеру пришлось пережить такие ужасные вещи.

— Я с трудом дожил до экзаменов и получения аттестата. В тот день, когда я в последний раз переступил порог того места, то почувствовал себя счастливым от мысли, что мне больше не придется терпеть все эти пытки. Вместо которых я бы лучше сел на электрический стул… Мне стало немного легче, но рана была глубокой. Залечить ее было слишком сложно. Точнее, невозможно… Моя и без того низкая самооценка упала ниже плинтуса. А я не мог забыть то, как меня оскорбляли, унижали и избивали… Из-за той стервы Кристины я совсем разучился доверять людям и паниковал, когда мне приходилось знакомиться с новыми людьми. Я все время ждал какого-то подвоха и боялся, что меня опять предадут. Мне было очень трудно заставить себя поверить хоть кому-нибудь. Из-за этого у меня никогда не было друзей. Я отказывался от любого сближения из-за страха вновь пережить унижение. Общался по необходимости, но не спешил никого подпускать к себе.

Питер начинает перебирать пальцы и почесывать забинтованные запястья с надеждой, что это поможет ему успокоиться.

— Однако все изменилось, когда мне был двадцать один год. Тогда я познакомился с Даниэлем. Мы сумели пройти прослушивание в группу «Heart In Fire». Поначалу общались только по делу, но потом что-то изменилось, и мы смогли подружиться. Я не доверял ему и тоже ждал от него подлости. Однако позже я как-то… Привык к нему. И понял, что он не желал мне ничего плохого. По крайней мере, я хотел так думать. Я согласился дать ему шанс. И никогда не жалел об этом, ибо мы реально были отличной компанией. Честно говоря, я еще долгое время не мог в это поверить. Поверить, что у меня появился друг, который не использовал меня в своих целях и был искренен со мной. Даниэль ни разу не подставлял меня, не делал никаких гадостей и всегда помогал, если я нуждался в этом. И… Было бы некрасиво после такого оставаться холодным и неблагодарным. Поэтому я отвечал взаимностью и сам никогда не отказывал в помощи, что-то советовал, составлял компанию и всякое такое… То время было реально крутое.

Питер с дрожью выдыхает.

— Безусловно Даниэль отвлекал меня от плохих мыслей и всегда знал, что сказать в определенный момент. Но все же были моменты, когда я притворялся жизнерадостным. Точнее, я им казался, ибо не хотел показывать Даниэлю настоящие эмоции. Не хотел рассказывать всю правду о том, что гложет меня уже много лет. Никому не хотел говорить. Хотя отмечу, что целиком и полностью я притворялся лишь в начале знакомства. Но когда нас приняли в группу, в которой была Марти Пэтч, про которую вы оба прекрасно знайте, я постепенно начал становиться более счастливым. Мне нужно было притворяться все меньше с каждым днем. В компании Дэна мне реально становилось лучше, и я даже мог подолгу не думать про лезвие. У меня просто не было времени думать об этом.

Питер замолкает на пару секунд и поджимает губы.

— Правда, когда Даниэль познакомился с Анной и стал часто говорить о том, какая она замечательная и прекрасная, я опять начал впадать в уныние, — неуверенно признается Питер. — Я вспоминал про Кристину. Воспоминания снова овладели мною. Воспоминания об ребят из школы, их угрозы, пофигизм взрослых… Каждое слово Перкинса о том, как классно он провел время с Анной, заставляла меня все больше хотеть удавиться. Я перестал сдерживаться и… Снова начал резать себя время от времени… Взглянул однажды на лезвие для бритья и не смог остановиться.

Питер снова замолкает на пару секунд и неуверенно смотрит на наблюдающего за ним грустным взглядом Даниэля со словами:

— Но, Даниэль, ты, пожалуйста, не думай, что я завидовал тебе или что-то вроде того. Наоборот — я был реально