Утренние приключения Сакомидзу были зловещей прелюдией к той развязке, что должна была случиться днем. Окончательное выяснение отношений было неизбежным в этот день, 13 августа. Обсуждение неофициального ответа союзников, которое продолжалось в течение всего 12 августа, теперь, когда официальная нота была получена, должно было завершиться тем или иным образом.

Актуальным вопросом утра 13 августа был вопрос, сумеет ли премьер-министр дать свое согласие и выступить в поддержку условий союзников на заседаниях Высшего совета по руководству войной и правительства? Если нет, то сторонникам мира снова придется выступить против любой попытки заблокировать решение о капитуляции.

В 8:45 шесть членов японского Высшего совета по руководству войной собрались в небольшой сверхсекретной комнате в бомбоубежище, расположенном под официальной резиденцией премьера.

Вокруг стола, покрытого зеленым сукном, сидели военный министр Анами; генерал Умэдзу, начальник штаба армии; адмирал Соэму Тоёда, начальник штаба флота; министр иностранных дел Того; адмирал Мицумаса Ёнаи, министр флота. Главным был седовласый премьер Судзуки, пивший зеленый чай мелкими глотками и наблюдавший за ходом собрания, казалось не видя его.

Заседание только началось, когда начальники обоих штабов были немедленно вызваны к императору. Тоёда и Умэдзу отбыли сразу же и предстали перед императором в 9 часов. Как всегда во время подобных аудиенций, императора сопровождал его адъютант. Облаченный в маршальский мундир Хирохито встал и начал говорить размеренным голосом: «Предложение о мире обсуждается в настоящее время с союзными странами. Каков ваш план, должны ли мы продолжать воздушные операции, когда мы ведем переговоры?» Глядя на Умэдзу и Тоёду сквозь толстые линзы очков в черной оправе, Божественный император внимательно всматривался в лица двух стоявших перед ним военных. Каждый командовал сотнями тысяч японских войск, и каждый мог отдать боевой приказ, который мог прервать или даже закончить переговорный процесс. Сейчас император желал добиться от них подтверждения их верности и готовности не дать военным нажать на спусковой курок в решительный момент. Выражаясь в своей привычной, непрямой манере, Хирохито старался показать свою заинтересованность в необходимости обеспечить безопасность переговоров и их успех.

Генерал Умэдзу, говоря от имени себя и своего коллеги, ответил: «Мы воздержимся от агрессивных атак. Только в случае, если нападут на нас и потребуется принятие оборонительных мер, мы ответим огнем».

Император изучающим взглядом посмотрел на обоих военных. Если они будут придерживаться подобной тактики, то такого ответа Умэдзу вполне достаточно. Оба военачальника откланялись и поспешили вернуться на заседание Высшего совета.

Сакомидзу между тем проявил активность. Секретарь внимательно следил за вражеской прессой и радиопередачами. Из их сообщений он понял, что еще немного, и терпение союзных держав иссякнет. 12 августа по американскому радио было передано сообщение, что Япония не ответила на ноту союзников, отправленную накануне. Таким образом, имеются все основания сомневаться в мирных намерениях Японии. Утром 13 августа американские радиосообщения стали еще более критичными, Японию уже обвиняли в преднамеренном затягивании решения. Они угрожали нанесением новых атомных ударов по японским городам, если противник не согласится на капитуляцию.

Эти высказывания были следствием того, что Япония не представила никакого заявления иностранным державам, из которого могло бы следовать, что она действительно рассматривает условия союзников. Сакомидзу решил, что было крайне необходимо развеять все подозрения союзников и доказать искренность Японии. Он не мог послать официального сообщения, на то была нужна высшая санкция, и это было прерогативой министерства иностранных дел. Но он мог передать за границу, воспользовавшись коротковолновым радиопередатчиком в агентстве Домэй, неофициальное сообщение. Еще утром Сакомидзу обратился в Домэй с просьбой передать эту новость зарубежной аудитории.

После этого радиостанция в Сан-Франциско повторила эту новость на английском. Домэй сообщал (согласно инструкции Сакомидзу), что японский кабинет согласился на мирные условия и сейчас обсуждает процедуру их принятия. Естественно, секретарь значительно приукрасил положение вещей.

Армия и флот Японии, занимавшиеся мониторингом передач радиостанций США и других стран, немедленно засекли это радиозаявление. В результате телефонного звонка в Домэй был сразу же обнаружен источник информации, и отдельные разгневанные активисты позвонили правительственному секретарю и пытались запугать его. Несколько армейских офицеров вломились в офис Сакомидзу. Один из них орал ему: «На каком основании ты передал такое радиосообщение?» «Ты — предатель!» — вопил второй. Сакомидзу пытался успокоить их, но после брани и угроз они так же быстро покинули помещение, как и ворвались в него.

Высший совет по руководству войной возобновил свое заседание. Дискуссия напоминала ритуальный танец небольшой стаи редких птиц. Каждый выступал со своей сольной партией, перебрасывая вопрос от одного к другому участнику. Все это действо мгновенно прекратилось, когда был объявлен перерыв. Все находились словно под гипнозом в безумном состоянии. Все это было в чисто японском духе. В то время, когда мир над ними лежал в развалинах, а их соотечественники, словно тени, бродили среди них, они продолжали свой ритуальный танец, пребывая в полной изоляции от всего происходившего.

Военный министр и начальники штабов хотели получить от союзников подтверждение, что их верховный главнокомандующий не будет отдавать приказы императору, что сохранение императорской системы правления не будет вынесено на всеобщее обсуждение, не произойдет оккупации главных островов страны, а японским вооруженным силам будет позволено самим добровольно разоружиться.

Того и Ёнаи были уверены, что ни одно из этих требований, не говоря уже обо всех, не приведет к срыву переговоров и продолжению войны против Японии на всех фронтах. Того согласился обратиться к союзникам и прояснить вопросы об оккупации и разоружении войск, но категорически отказался считать их непременным условием для принятия условий союзных держав.

Военный министр Анами стучал в ярости кулаком по столу и громко заявлял, что не может быть никаких разговоров об оккупации Японии и о капитуляции ее вооруженных сил, кроме как добровольной.

Ёнаи сидел молча, опершись подбородком на руку, мрачно наблюдая за ходом дебатов. Наконец он заговорил, как всегда лаконично: «Все это вопросы, уже решенные лично его величеством [решение было принято 10 августа]. Поэтому каждый, кто оспаривает эти аргументы, становится тем самым бунтовщиком, выступающим против воли императора». Послышался удивленый ропот, и наступила тишина. Анами еле сдерживался, а Тоёда резко качнул головой.

Однако невозмутимый Умэдзу так объяснил смысл открытого заявления Ёнаи: «Мы не спорим о сути императорского решения. Вполне естественно, что мы потребуем поменять некоторые выражения в тексте нашего заявления, чтобы японцы могли яснее понять выдвинутые условия. Нам необходимо избежать односторонней интерпретации».

Этот обмен репликами, казалось, расшевелил престарелого премьера, и он, окутанный облаком сигарного дыма, задал простой вопрос: «Надо ли понимать дело так, что армейские высшие чины готовы расстроить все наши