Шрифт:
Закладка:
Как-то вечером она объявляется в нашей квартире, пьяная в хлам. Впервые за целый месяц я слышу ее голос. Первым делом Ольгу выворачивает на прозрачно-голубой диван. Потом она забирается на подоконник и открывает окно.
– В Песне песней не хватает одного стиха, – рычит она в ночь, так что все прохожие обращают взгляды вверх. – О том, как сильно тебя любят, когда ты дико взбешена. Не только о лилиях и голубках, но и о том, когда ты любишь, точно КАПИБАРА.
Она впивается зубами себе в руку и громко топает по облупленному подоконнику:
– Сука… Merde… Засранец.
– Спустись, Ольга! Спустись, черт бы тебя побрал!
Меня охватывает ужас. Пол дрожит – ладно, такое уже случалось. Но этой глубокой июньской ночью даже стены ходят ходуном.
– Вы что, гашиш курите? – в полном отчаянии кричит сосед.
Пивные ящики с грохотом падают на пол, стекла звенят.
Где-то в Эстербро сносит с дома крышу. Мальчик в квартале Нордвест лишается своей черепашки, она погибла под рухнувшей книжной полкой. Короче говоря, на дворе 1985-й год, и в Копенгагене происходит первое с года 1805-го землетрясение, землетрясение магнитудой четыре и семь десятых балла по шкале Рихтера.
То, что силы сестры моей беспредельны, меня нисколько не поражает. Выше моего понимания другое: каким чудом это событие не привиделось моей матери в вещем сне?
* * *
Неделю спустя мы с Ольгой проводим вместе вечер. Прогуливаемся вдоль канала в Кристиансхауне, говорим о наемных убийцах и проходим мимо подвального магазинчика, витрина которого всегда задернута занавеской. В этот момент оттуда выходит парень, с которым Ольга здоровается.
– Кто это? – спрашиваю я, когда он отправляется восвояси.
– Владелец заведения. Это частный клуб, где клиенты пальтируются друг с другом, – отвечает она. – Там удовольствия на любой вкус. А еще он витрины сдает на Амагер Ландевай. Ты можешь там стоять в чем мама родила, ну или в упряжи, точно пони. А он, проходя мимо, тебя по заднице хлопает!
– Я-то думала, здесь кожаные ремни ремонтируют, – лопочу я. – У мужчин, туда заходящих, всегда ремни полурасстегнуты.
Невинность моя вопиюща. Я настолько ошеломлена, что забываю спросить Ольгу, откуда ей все это известно. Отсюда до Песни песней путь неблизкий.
Следующим утром Ольги в квартире не обнаруживается, и несколько дней от нее ни слуху ни духу. Новости о ней появляются, только когда звонит Мясникова Лили. Она теперь работает в травмпункте и видела там Ольгу.
– Твоя сестра позавчера сидела у нас в приемной, но когда я через четверть часа подошла поболтать, она уже испарилась.
День спустя Ольга вновь там появляется. И снова исчезает, потому что не может войти в систему со своей карточкой медстрахования. И так продолжается всю неделю. И всякий раз, когда Лили мельком видит мою сестру, поговорить им не удается.
Наконец Ольга сама звонит мне. Она в «Эйфеле», воспользовалась их телефоном. Мы договариваемся пересечься там. Бармен кивает мне и приносит два пива. В «Эйфеле» все и всем великодушно прощается.
– Ты что в травмпункте делаешь? Что случилось? – Я внимательно оглядываю сестру мою.
У нее вроде бы ничего не сломано. В ответ Ольга хихикает.
– Ой, да мы тут с Йоханом в одном месте до ночи зависали, я заснула, а когда проснулась, смотрю, у меня по синяку на руках, а башка раскалывается так, будто меня ледорубом треснули. Я, ей-богу, думала, что сотрясение мозга заработала.
Ольга решила провериться и воскресным утром отправилась в травмпункт. Пока она ждала, в приемную вошел парень. Он где-то прищемил руку и приложил к ней влажную тряпку.
– Мы глаз друг от друга отвести не могли.
– Что?
– Понимаешь, он так явно меня хотел, ну и кончилось тем, что мы с ним отпальтировались в тамошнем клозете. Ты не представляешь, как народ в дверь ломился, у них ведь один только туалет, – сиплым голосом рассказывает Ольга.
– Вы чем там занимаетесь? – орали пациенты под ритмичные удары в дверь туалета.
Той осенью Ольге выпала уникальная возможность подлавливать беззащитных мужиков в приемной травмпункта.
– Они как бы разоружены, да и потом это всего лишь заноза в лапке, я ее всегда вытащить могу. А сами они одно сплошное сочувствие, им подробности подавай. Так что им просто приходится сдаться, – рассказывает сестра моя. То у нее повязка на глазу, то на ноге. И всякий раз Ольга придумывает очередную трогательную историю, как она получила такую жуткую травму. Мясникова Лили не гонит ее прочь и старается сделать так, чтобы Ольга понесла наименьший ущерб.
И все же долго такое терпеть невозможно, так что мы с Йоханом решаемся вмешаться. Вытаскиваем Ольгу из травмпункта и отправляемся с нею на папин скалистый остров, хотя папа наш уже не живет там, а лежит рядом с Филиппой на маленьком местном кладбище.
Как и всегда, деревянный наш дом терпеливо ждал нас. И хотя без папы и голубей на острове царит гулкая пустота, все же так приятно, пусть и на часок-другой, вернуться в страну детства. Свен по-прежнему живет на острове, но он потерял Лиль. Прошлой осенью ее прямо на их дворе сразил инсульт.
В день приезда идет дождь, Йохан растапливает камин, и тепло расходится по всем нашим небольшим пристройкам. При жизни папы они, словно кротовины, появлялись год за годом. Каждый год – по пристройке, и все они сработаны большими папиными руками.
Красиво шелушится краска, обнажая голый брус.
Свен идет с нами на кладбище, и мы возлагаем масляно-желтые полевые цветы на могилы папы и Филиппы. В животе у меня начинает пощипывать, когда я вижу их имена. Ян Густав Викштрём 1910–1981. Филиппа Викштрём 1949–1969. Рана моя снова вскрывается. Мой отец и старшая сестра моя лежат здесь на самом деле, и это факт.
Когда кто-то умирает, на могильном камне тщательно высекают даты рождения и смерти. Но единственное, что имеет смысл, – это маленькое тире между ними.
Потом мы приносим цветы на могилу Лиль.
– Как же любить, если любимый уходит от тебя? – спрашиваю я.
– А ты подумай, сколько дней я успел провести вместе с Лиль, – улыбается Свен. – Тысячи.
Он осторожно
