В тот день я лишил его славы и возможности продвинуться по службе. Он меня за это ненавидел.

Твою мать.

Балисарда Жана-Люка тяжким весом сдавила мне грудь – она была тяжелей всех прочих клинков. Если Филипп меня узнает, придется или разоружить, или убить его. А убить его я не сумею. Не смогу лишить жизни еще одного брата. Но если вместо этого я его обезоружу, придется…

Нет. Мой разум воспротивился этой мысли.

«Сейчас не время цепляться за принципы, Рид, – сказала Лу. – Если хоть кто-нибудь нас узнает, нам конец».

Она была права. Конечно же, права. И даже если после этого я буду последним лицемером и попаду в ад, я знал, что дам волю коварным голосам. Позволю золотым узорам вздернуть себя в петле. Если это спасет Лу – я был готов. И к черту последствия. Я был готов.

Но как?

«Откройся своей магии. Призови ее, прими, и все придет само».

На Модранит я ничего не призывал, и все же узор появился. То же случилось и у ручья возле Ямы. В обоих случаях я был в отчаянии. Утратил последнюю надежду. Моргана тогда перерезала Лу горло, а я смотрел, как ее кровь наполняет чашу, как жизнь капля за каплей покидает Лу. Из бездны моего отчаяния взросла золотая нить, и я действовал, повинуясь инстинкту. Больше ни на что времени у меня не было. А тогда… У ручья… На ум пришло воспоминание о синих губах Лу. О ее побелевшей коже.

Но сейчас все происходило иначе. Лу не умирала прямо у меня на глазах. Я попытался снова вызвать в себе то же чувство. Если Филипп поймает меня, Лу умрет. Мысль о подобном должна была что-то пробудить во мне. Я в страхе ждал, когда плотина прорвется, когда у меня перед глазами вспыхнет золото.

Но этого не произошло.

Судя по всему, представлять смерть Лу – не то же, что видеть ее своими глазами.

Филипп уже подошел к лошадям. Я чуть не взревел от досады. Что же делать?

«Ты можешь просто попросить, – послышался наконец в моих мыслях голос – такой зловеще-тихий, он прокатился по моему нутру целым легионом голосов. Волосы у меня встали дыбом. – Ищи нас, о потерянный, и найдешь».

Испугавшись, я отшатнулся от этого голоса.

И услышал потусторонний смех.

«Тебе не убежать от нас, Рид Лабелль. Мы – часть тебя». Будто в доказательство этих слов голос крепче вцепился в саму мою сущность, все сильнее и болезненнее сдавливая мне виски, и золотые завитки змеями взметнулись вперед, глубоко вонзаясь в меня и пуская корни. В моем разуме. В моем сердце. В моих легких. Задыхаясь, я попытался сделать вдох, но они сдавили меня еще крепче. Поглощая меня.

«Так долго мы спали во тьме, но теперь пробудились. Мы защитим тебя. И никогда не отпустим. Ищи нас».

На краю зрения зловеще замаячила чернота. Я испугался еще больше. Я должен был выбраться, должен был все это прекратить…

Отпрянув, я смутно заметил, как встревожилась Бернадетта.

– Да что с тобой такое? – спросила она.

Я не ответил – просто не смог, – и она медленно подошла к своей сумке. Я смотрел на нее, силясь не смыкать веки. Рухнув на колени, я отчаянно пытался сдержать нечто, что росло внутри меня, обуздать чудовище, готовое вырваться на свободу. Вокруг замерцал невесть откуда взявшийся свет.

«Он уже близко, дитя. Он идет сюда».

Теперь в голосе послышался голод. Предвкушение. С каждым словом незримая тяжесть все сильнее сжимала мне виски. Слепила меня. Пытала меня. Воплощала в жизнь мои кошмары. Я схватился за голову, чувствуя, как к горлу подступает крик.

«Он сожжет нас, если ты ему позволишь».

– Чего у тебя с головой-то?

Нет. Мой разум боролся сам с собой, расколотый надвое болью. Так нельзя. Это не…

– Ау, я с тобой разговариваю!

«Он сожжет Луизу».

Нет…

– Эй!

Что-то просвистело в воздухе, и мой затылок пронзила новая боль. Я рухнул на пол повозки и тихо застонал, смутно различая над собой размытый силуэт Бернадетты. Она замахнулась сковородкой, готовясь ударить снова.

– Помешанный ты, что ли? Так и знала! Угораздило же именно сегодня на полоумного наткнуться!

– Стойте, – я слабо поднял руку.

Странный свет мерцал все ярче.

– Прошу вас.

Бернадетта отпрянула. Лицо ее исказил испуг.

– Что это у тебя с кожей творится, а? Что такое?

– Я не… – Я всмотрелся в свою руку. В мягкий свет, который исходил от нее. Меня разом захлестнули отчаяние и облегчение – и то, и другое было отвратительно.

Ищи нас, ищи нас, ищи нас.

– Опустите сковороду, мадам.

Бернадетта яростно затрясла головой, пытаясь не опускать руку.

– Что это за ворожба такая?

Я заговорил снова, на этот раз громче. Странный гул зазвучал в моих ушах, и мне вдруг необъяснимо и нестерпимо захотелось успокоить Бернадетту – обрести умиротворение самому и подарить его ей.

– Все будет хорошо. – Даже я сам слышал, как странно звучит мой голос. Многослойно. Гулко. Некая часть меня все еще бесновалась внутри, сопротивлялась, но теперь она была бессильна. Я отказался от нее. – Опустите сковороду.

Сковорода упала на пол.

– Лиль! – Бернадетта выпучила глаза, ноздри ее раздулись. – Лиль, помоги!

Дверь повозки распахнулась в ответ. Мы обернулись и увидели на пороге Филиппа с балисардой наголо. Несмотря на бинт, парик и грим, он мгновенно меня узнал. В глазах его вспыхнула ненависть.

– Рид Диггори.

Убей его.

На этот раз я повиновался голосу без колебаний.

Быстро как молния я кинулся на Филиппа, схватил его за запястье и затащил в повозку. Он изумленно вытаращил глаза – лишь на миг – и бросился в атаку. Я со смехом и легкостью увернулся от его клинка.

Когда мой смех разнесся по повозке, такой странный и заразительный, Филипп отшатнулся.

– Быть не может, – выдохнул он. – Не может быть, что ты… ты…

Он снова кинулся на меня, но вновь я со сверхъестественной скоростью уклонился в последний миг. Вместо меня Филипп столкнулся с Бернадеттой, и вместе они врезались в стену повозки. От ее визга моя кожа вспыхнула ярче.

Утихомирь ее!

– Тихо! – Слова по собственной воле сорвались с моих губ, и Бернадетта обмякла, наконец-то замолкнув. Глаза ее остекленели. Филипп вскочил, и в этот самый миг Лиль ворвался в повозку, вопя во все горло:

– Бернадетта! Бернадетта!

Я попытался обернуться к Лилю, одной рукой разжимая пальцы Филиппа у себя на горле, а другой – отводя в сторону его балисарду. Мой парик упал на пол.