Я отвлеклась от корзины с тканями и посмотрела на него.

– Может, тогда используем колдовство? Я заметила, что ты его применил, чтобы спастись от шассеров. Выходит, тебе можно колдовать, если необходимо, а мне нельзя?

Рид отвел взгляд, играя желваками.

– Я использую колдовство благоразумно.

Он не сказал ничего особенного и, вероятно, вовсе не хотел меня обидеть, но гнев все равно забурлил у меня внутри, проклюнулся, как тухлое яйцо, которое только и дожидалось своего часа. Я ощутила, как от злости к моим щекам приливает краска. Мне было наплевать, что мы очутились в доме ужасов, что продавщица скорее всего где-то рядом и слышит нас, а Манон, возможно, уже совсем близко.

Я медленно сняла очки и положила их на полку.

– Если ты хочешь мне что-то сказать, Рид, говори прямо сейчас.

Он не медлил ни секунды.

– Кто был тот мужчина, Лу? Почему ты не позволила мне его спасти?

Мое сердце камнем упало вниз. Я ожидала этого вопроса, понимала, что после всего увиденного этого разговора не избежать. Но сейчас я была к нему готова куда меньше, чем в Бушене. Я тяжело сглотнула и стала мять в пальцах воротник, пытаясь придумать, как поступить, чтобы все бесповоротно не разрушить. Лгать мне не хотелось. Говорить правду – определенно тоже.

– Мы уже много дней ссоримся, Рид, – попыталась я сменить тему. – Ты спрашиваешь не о том.

– А ты все равно ответь.

И я открыла рот, не зная даже, что именно скажу, но в этот миг увидела пожилую темнокожую даму в бордовой накидке, которая была больше ее раза в три. На каждом пальце старушки сверкало по золотому кольцу, а волосы покрывал темно-красный шарф. Улыбаясь, она ковыляла к нам.

– Здравствуйте, дорогие мои. Добро пожаловать в мой уголок диковин. Чем я могу вам услужить?

Уйти поскорей и нам не мешать, например.

– Мы просто рассматриваем товар.

Дама хрипло рассмеялась и стала копаться на ближайшей полке. На ней была коллекция пуговиц и булавок, ну и еще завалялась парочка сморщенных голов.

– Вы уверены? Я случайно услышала вашу беседу, и она показалась мне довольно резкой. – Она взяла из вазы два засушенных цветка. – Может быть, желаете приобрести каллы? Говорят, они воплощают собой покорность и преданность. Эти чудесные цветы прекрасно подходят для примирения между возлюбленными.

Рид был слишком вежлив, чтобы отказать, поэтому взял цветок. Я вырвала его и бросила на пол.

– А еще они означают смерть.

– О, что ж. – В темных глазах женщины блеснуло озорство. – Полагаю, трактовать их смысл можно и так.

– Простите, что потревожили вас, мадам, – процедил Рид. Он наклонился за цветком и отдал его обратно ей. – Мы уже уходим.

– Ах, Рид, бросьте. – Старушка весело подмигнула ему и вернула цветы на полку. – Манон вас с Луизой здесь не найдет. Оставайтесь сколько пожелаете, только заприте, пожалуйста, дверь, когда будете уходить.

Мы оба испуганно уставились на старушку, а она со сверхъестественной грацией развернулась и… исчезла.

Я изумленно посмотрела на Рида, но он сверлил меня все тем же суровым и непреклонным взглядом.

– Что? – спросила я напряженно, мгновенно вновь перейдя в оборону.

– Кто это был? – Медленно проговорил Рид, будто из последних сил держа себя в руках. – Откуда ты ее знаешь? Откуда она знает нас?

Я уже хотела ответить, что не имею ни малейшего понятия, но Рид резко меня перебил:

– И не надо мне лгать.

Я моргнула. Истинный смысл его слов ранил меня больше, чем я могла признать, и снова разжег во мне гнев. Я лгала Риду, лишь когда это было действительно необходимо – например, когда знала, что в противном случае он сожжет меня заживо. Или Моргана отрубит ему голову. «Не надо мне лгать». Рид как был высокомерным лицемером, так до сих пор им остался. Будто все дело во мне, будто это я последние две недели лгала себе самой о том, кто и что я есть.

– Правды ты не выдержишь, Рид. – Я прошла мимо него к двери, чувствуя, как к щекам подступает жар. – Ты не готов был выдержать ее тогда, и сейчас ты тоже не готов.

Он поймал меня за локоть.

– Позволь мне самому это решать.

– С чего бы? Ты ведь без особых угрызений совести все решаешь за меня.

Я отпрянула и прижалась ладонью к двери, пытаясь сдержать слова, готовые вот-вот вырваться на волю. Стремясь проглотить едкую желчь, которая копилась во мне все те недели, что я чувствовала его неодобрение. Его ненависть. «Противоестественная» – так Рид про меня сказал. «Как болезнь. Как яд». А какое у него было лицо, когда я спасла его шкуру в Ле-Вантре…

– Я за тебя явно ничего не решаю, – сухо сказал Рид и выпустил мою руку. – Иначе мы бы не оказались в такой передряге.

Мне на глаза навернулись злые слезы.

– Вот уж точно. Ты бы сейчас лежал мертвый на дне ручья с отмороженным членом. – Я стиснула руку в кулак. – Или с обгорелым – в развалинах таверны. Или в Ля-Форе-де-Ю тебя пырнул бы ножом бандит. Или загрызли бы оборотни в Ле-Вантре. – Я расхохоталась – безумно, может, даже истерически – и со всей силы вцепилась ногтями в дверь. – Давай решим, какая смерть веселей? И упаси меня Господь лишить тебя права выбора.

Рид подошел ближе – так близко, что я ощутила, как его грудь коснулась моей спины.

– Что произошло в лагере крови, Лу?

Я не могла на него смотреть. Не хотела. Никогда прежде я не чувствовала себя такой дурой, такой никчемной и никому не нужной дурой.

– Похороны, – глухо ответила я. – Похороны Этьена Жилли.

– Похороны Этьена Жилли, – повторил он тихо и оперся рукой о стену у меня над головой.

– Да.

– И почему ты мне не сказала?

– Потому что незачем тебе было об этом знать.

Он опустил голову мне на плечо.

– Лу.

– Ну прости уж, муженек, что я пытаюсь тебя не расстраивать…

Рид резко вскинулся и прорычал:

– Если бы ты не хотела меня расстраивать, то относилась бы ко мне как к равному. Как к своему супругу. А не скрывала от меня тайны, как несмышленый ребенок. Не играла бы с воспоминаниями, не воровала бы балисарды. Не превращала себя в лед. Ты… ты что, хочешь себя погубить? Я не… Я просто… – Рид отстранился. Я обернулась и увидела, как он взлохматил себе волосы. – Что должно произойти, чтобы ты поняла, как безрассудно себя ведешь? Как еще до тебя донести…

– Какая же ты неблагодарная свинья. – Я заговорила громче, едва сдерживаясь, чтобы не сжать кулаки и не топнуть, не показать ему, каким несмышленым ребенком я могу быть. – Я всем пожертвовала, лишь бы тебя, дурака, спасти, а ты после всего этого меня еще и презираешь.