Шрифт:
Закладка:
Я сидел на верхней палубе, опершись спиной о борт. А что вы хотите? Внизу, в типа каюте, света нет, окон никто специально для меня прорубать не стал, разжигать огонь тоже нельзя, так вот и читаю, пока короткий зимний день позволяет.
«…пришлось отступить в скалы, к той пещере, что послужила нам место для ночлега. Стрелы местных жителей били точно, Зосима и Мефодий уже изранены, их приходится нести на себе, вместе с погибшим Титом. Не можем же мы оставить товарища на поругание нехристям или на пожирание диким зверям, без христианского погребения. Нафаня продолжает стрелять, каждый выстрел его пищали вызывает предсмертный крик невидимого в зарослях врага…»
Я потряс головой, отгоняя непрошенное зрелище домового с мушкетом, после чего продолжил чтение.
«…и тут проводник из местных, коего я давно уже подозревал в предательстве обернулся и, радостно улыбнувшись, произнес…».
— Маааауу!!!
Тьфу ты. Мартин, полосатая приблуда, запрыгнул на край борта над моей головой, вытянулся вперед, как стрела и протяжно заорал. Кошака я, честно скажу, брать с собой не собирался — ну куда коту на корабль? — но он не отходил от нас ни на шаг и на корабль пробрался зайцем. И, надо признать, за время путешествия пользы от него было больше, чем от нас от всех вместе взятых. По крайней мере, крыс он точно задавил больше. Аглашка назвала его Мартыном, я про себя переименовал кота в Мартина. В честь Мартина из одного старого ирландского анекдота, такого старого, что уже не баян, а арфа. Ну, того анекдота, где «Скажите Мартину, что я устал ждать!». Не знаете такого? Ну так вот: один старик…
Ладно, потом расскажу, что-то народ забегал.
Я убрал дневник в поясную сумку, встал и посмотрел вдаль.
Серые, стальные волны широкой реки катились вперед, туда, куда бежал наш кораблик — и разбивались о берег, на котором поднимались вверх крепостные стены и остроконечные башни. Чуть правее взмывала выше всех высокая, стройная колонна церкви, за который золотистыми кубиками рассыпались дома.
Архангельск.
Наконец-то!
* * *
Что нужно сделать, если вы уже прибыли в город, заселились в гостиницу — здесь именуемую гостиным двором, но суть примерно та же — поели человеческой пищи, а не той, которой кормят на «романтическом», мать его, паруснике, сходили в баню, переоделись в свежее…?
Что нужно сделать?
Правильно — нужно пойти осматривать город. А начать этот самый осмотр лучше всего с рынка.
Означенный рынок вплотную прилегал к порту и тому самому гостиному двору. Кстати, «крепость», которую мы увидели, подплывая к Архангельску — это и есть гостиный двор. Который выглядит ненамного хуже московского Кремля — который в здешней Руси, напоминаю, деревянный — и готов выдержать осаду если, не дай бог, какие-нибудь пираты вздумают осадить город. Как в позапрошлом году.
На рынке не протолкнуться от иностранцев, в конце концов, Архангельск — один из немногих морских портов Руси. К Балтийскому морю выхода так и нет, а Крым, скорее, поле стычек с турками, чем торговли. Порт похож на мангазейский, только намного больше. В конце концов, в Мангазее торгуют только сибирскими товарами, пушнина и все такое, а через Архангельск идет почти вся внешняя торговля русскими товарами.
Муромские кожи, антверпенские краски, псковские ткани, английская шерсть, новгородские замки, костромские украшения, мороженые волки, вологодские кружева…
Мороженые волки?!
— Ага, волки, — радостно улыбаясь подтвердил старик, гордо опиравшийся на телегу, на которой, как дрова лежали вышеупомянутые волки.
— Мороженые? — уточнил я, хотя мог бы этого и не делать: заиндевевшая шерсть и деревянный стук, с которым их перекладывали, как бы подсказывал, что да, заморожено на совесть. Но, блин горелый… Как?! Да, север, но ведь самое начало октября! До морозов еще далеко!
— А как же! — кивнул дед, в подтверждение своих слов с хрустом отломивший хвост одному из волков, что лежали, вытянувшись и оскалившись.
— Как же ты их…
— Степаном меня кличут, прозванием Черника.
— Как же ты их, охотник Степан, прозванием Черника, заморозить-то умудрился?
— Да не охотник я, — старик лукаво ухмыльнулся в бороду. Невысокий, улыбчивый, из тех шебутных дедов, для которых старость — не повод угомониться.
— Крестьянин я. А волки — так сами на меня набежали, когда я в город за хлебом-то поехал. Ну я из Морозильным Словом и того… А потом в тележку, значит, и на рынок. Тут народу много, а волков, наверное, мало, может, кто и купит.
Морозильное Слово? Которое прям на бегу может насквозь заморозить? Опасный дедушка…
— Да, Слово-то оно, конечно, Морозильное, — как будто услышал мои мысли дедушка, — да только мое лишь на волков и действует. Ну как, будешь брать?
— Да на кой мне волк-то?
— Ну как это на кой? Вещь в хозяйстве полезная: хочешь — вместо скамейки поставь, хочешь — шубу сшей, а хочешь — вон, хвост возьми, на шапку.
Я покрутил в руках волчий хвост… тьфу ты, да хвост-то мне на кой?
Ответить самому себе на этот вопрос я так и не успел.
— Оборотень! Оборотень! — закричали в толпе.
Я развернулся, не понимая, что тут за фестиваль американских фильмов категории «Б» вдруг начался. Какой еще оборотень?
Посреди рыночной площади расходился в стороны народ, а в центре образовавшегося пустого места поднимался, как будто разворачиваясь…
Оборотень?
Честно говоря, именно на оборотня эта тварь и походила, прям как в фильмах — плечи раздаются вширь, рост увеличивается, мышцы бугрятся, одежда рвется в клочья, а потом получившийся полуволк…
Вот с «полуволком» у здешнего оборотня и не задалось: в волка он не превращался, а становился просто гигантским, ростом уже хорошо за два метра, ближе к трем, человеком, с вполне человеческим лицом…
В котором ничего человеческого уже и не было. В запавших глазах великана, спрятавшихся под надбровные дуги, горело только желание убивать. Убивать всех.
— Ррраа!!! — гигант воздел руки к небу и заревел.
Так, с поднятыми руками, он и застыл. Вмиг превратившись в замороженную статую. Я,
