он помнит, как в водовороте прегрешений один образ оставался неизменным — образ Беатриче. Ее глаза отражали Точку, а также двойную природу Грифона. Тогда он не понимал, что видит. Но теперь в нем достаточно благодати, чтобы, как в «Пире», благословить былые времена. В трактате Данте говорит: «Если бы я не проделал такой путь, я не владел бы этими сокровищами и мне нечем было бы наслаждаться в родном городе, к которому я приближаюсь», и поэтому он благословляет путь, оставленный позади. И не только путь. Он благословляет великого Бога-мастера, который и до прихода Беатриче, и после ее ухода был всем, что не было Беатриче, всем, что не было непосредственной точкой опыта людей, сосредоточенных на собственной жизни. Ему ведом порядок новой жизни на земле и вне ее пределов, он понимает естественность этого порядка. Если он вспоминает о своих грехах, он вспоминает и об очищении от грехов; если он вспоминает моменты, когда не был верен в любви или недостаточно куртуазен, вместе с этим он вспоминает любовь и куртуазность других. Еще до очищения он уже признал свой долг — быть мастером и служить даме своего разума. Данте обращался к Вергилию: « О честь и светоч всех певцов земли», и Беатриче говорит о нем: «О свет, о слава человеческого рода». Но в этом свете он видит и кое-что еще — видит, кем мог бы стать он сам, видит маленькие мерзкие боковые тропинки через лес, открывающиеся перед теми, кто ходит словно в забытьи, не замечая сияющих природных элементов, которые прекраснее всего и в жизни, и в искусстве. Он видит долину, куда не приходит «la gloriosa donna» — «славная донна», а Вергилий является как призрак, хотя и призрак поэзии. Он видит большие мрачные врата, смысл которых поймут правильно только те, кому знаком Рай, потому что это луч Рая высек над вратами вещие письмена. За вратами находятся те, кто познал худшее — «Деянье похоти есть трата духа // В преступном мотовстве стыда»[192]. Шекспир в своей самой мрачной пьесе писал:

О боги! Разве был я вправе

Сказать, что я достиг предела мук?[193]

Данте, в отличие от Шекспира, знает, что души в Аду достигли своего «предела мук». Ум больше не управляет ими, а все сознание занимает боль. Но Данте незачем спускаться туда снова. Ад представляется огромным его обитателям, для большинства людей он — отвлеченная абстракция, а для искупленных он совсем невелик, и вполне выразим образом маленькой змеи, скользнувшей на мгновение из скалистой щели в густую траву долины[194]. Его душа может оглянуться, посмотреть на свое начало, на цепь своих перерождений, но самый главный опыт для него, как, впрочем, и для многих, — глаза и улыбка девушки на городской улице.

Эти глаза очень часто упоминаются на протяжении всей «Комедии». В «Пире» (IV, II) было сказано: «Философия эта, которая на основании сказанного в предыдущем трактате и есть любовное применение мудрости, созерцает саму себя, когда перед ней является красота ее очей; что не означает ничего другого, кроме того, что философствующая душа созерцает не только эту истину, но созерцает также и собственное свое созерцание и его красоту, обращаясь на саму себя и влюбляясь в саму себя с первого же взгляда на эту красоту». В «Комедии» моменты постижения истины встречаются на каждом шагу, значительно чаще, чем в «Новой жизни». Беатриче в поэме — это поэтический образ, разбитый на фрагменты, но важность ее образа выходит за пределы поэзии. Ярые сторонники именно и только лишь женского образа и Беатриче, и Дамы Окна, категорически не согласны с тем, что их образы могут означать что-то еще, кроме изображения конкретных женщин, насколько бы значимым не было это изображение. Но аллегоричность этого образа, по словам самого Данте, по меньшей мере четырехкратна, а возможно, и многократна. В Раю она — способ познания Рая, достаточно вспомнить настойчивое «Взгляни, взгляни на меня!». От поэта требуют собранности и внимания, а ее образ становится результатом его внимания. В некотором смысле она становится инструментом его познания. Под этим углом зрения Рай становится образом акта познания вообще, то есть великим Романтическим путем, Путем Утверждения Образов, оканчивающимся целостной гармонической картиной мировоззрения и мироздания. Вся работа Данте, взаимосвязанная настолько, насколько это возможно, представляет собой описание великого акта познания, в котором сам Данте является Знающим, Бог — Известным, а Беатриче — Знанием. Мы вовсе не хотим принизить образ Беатриче и уровнять ее и Данте, скорее Данте можно считать ее качеством. Все образы должны воздействовать на те или иные наши качества, как учил Вергилий ночью в Чистилище, но только Вергилий, конечно, уступает Беатриче как учитель. Нам известны лишь отдельные фрагменты истории Беатриче, их не становится больше даже после того, как мы начали глубже понимать Данте. Через ее глаза поэт познает мир; при этом чудо его познания проявляется только на небесах; в Аду ничего подобного не происходит, потому что в Аду нет истинного знания; нет его и в Чистилище, поскольку там он всего лишь вспоминает забытое. А вот на небесах поэт находит в глазах Беатриче удовлетворение своих желаний, но это никогда не окончательное удовлетворение. Его знание — это отражение в глазах Беатриче двойной природы естества, отражение Точки. Эти глаза, в конце концов, отступают перед глазами Богородицы. И с этого момента Знающий начинает познавать уже совсем другим способом, о котором сказать нельзя ровным счетом ничего. Удивительно (но, наверное, правильно), что Данте так мало сказал для христиан и христианства! Он умолчал о многом, очень многом. Любой мало-мальски образованный христианский версификатор на его месте сообщил бы горы информации. Да, явление Богородицы впечатляет, но Ее Образ занимает так мало места в такой большой поэме! Но она придает движение всей райской среде, а движение обеспечивает обмен силой в единстве — ведь она «figlia del tuo figlio» — «дочь своего Сына». После Ее взгляда Знающий обладает полнотой знания, или вспоминает это ощущение полноты. Во всяком случае, он ощущает, как нарастает в нем радость. Он слышит движение колес страсти и воли, их нарастающую скорость, с которой раскрывается его ум.

Итак, Беатриче — его Знание. Еще раз повторим, что ни в коей мере не хотим умалить ее женственности или поставить под сомнение истинность ее прообраза. Женственность ее неоспорима, поскольку так сказал Данте. Наверное, не стоит пытаться применить все, сказанное