святого, который будет праздноваться в день, когда успех венчает наше великое предприятие». «Дайте скорее название моей даче!» – пишет она императрице, больная, в лихорадке, которую схватила в болоте, заехав в него верхом. Императрица ничего не понимает и думает, что у ее друга в самом деле горячка.

Но белая горячка была у Петра III; пока Дашкова сажает акации и расчищает дорожки, Петр III быстро летит под гору; одна глупость сменяется другою, одна безобразная пошлость – другой, вдвое безобразнейшей. Пророчество Кейта сбывалось, общественное мнение переходило от презрения к ненависти.

Гонения Австрии на греческую церковь в Сербии заставило многих сербов обратиться к императрице Елизавете с просьбой отвести им земли на юге России. Елизавета сверх земель велела отпустить им значительную сумму на подъем и переселение. Один из поверенных, Хорват, хитрый интриган, завладел землей и деньгами и, вместо исполнения условий, на которых была дана земля, стал распоряжаться переселенцами как своими крестьянами. Сербы принесли жалобу, Елизавета велела разобрать дело, но умерла прежде, чем оно кончилось. Хорват, услышав о ее смерти, явился в Петербург и начал с того, что дал по две тысячи червонцев трем лицам, приближенным к Петру III, – Льву Нарышкину, который был кем-то вроде придворного шута, генералу Мельгунову и генерал-прокурору Глебову. Два последних отправились к императору и прямо рассказали ему о взятке. Петр III был очень доволен их откровенностью, расхвалил их и прибавил, что если они дадут ему половину, то он сам пойдет в Сенат и велит решить дело в пользу Хорвата. Они поделились, император сдержал слово и за две тысячи червонцев потерял сотни тысяч новых переселенцев: видя, что их товарищи обмануты правительством, они не рискнули переселяться.

По окончании дела Петр III услышал о том, что Нарышкин скрыл от него свою взятку, и, чтобы наказать его за такой недостаток дружеского доверия, отнял у него всю сумму и потом долгое время поддразнивал, спрашивая, что он делает с хорватскими червонцами.

Вот еще милый анекдот о Петре III. Раз после парада император, очень довольный Измайловским полком, возвращался с Разумовским домой; вдруг он услышал издалека шум: его любимый арап дрался с профосом. Сначала зрелище это понравилось Петру III, но вдруг он сделал серьезное лицо и сказал: «Нарцисс не существует больше для нас». Разумовский, который ничего не мог понять, спросил, что так вдруг опечалило его величество. «Разве вы не видите, – вскричал он, – что я не могу больше держать при себе человека, дравшегося с профосом?! Он обесчещен, навсегда обесчещен». Фельдмаршал, делая вид, что совершенно входит в его глубокие соображения, заметил, что честь Нарцисса можно восстановить, проведя его под знаменами полка. Мысль эта привела Петра III в восторг, он сейчас позвал негра, велел ему пройти под знаменами и, находя это не совсем достаточным, велел оцарапать его пикой знамени, чтоб он мог кровью смыть обиду. Бедный арап чуть не умер от страха, генералы и офицеры едва-едва могли удержаться от негодования и смеха. Один Петр III совершил с величайшей торжественностью весь обряд очищения Нарцисса.

И этот шут царствовал?.. Зато недолго!

Вечером 27 июня Григорий Орлов пришел к Дашковой сказать, что капитан Пассек, один из самых отчаянных заговорщиков, арестован. Орлов застал у нее Панина; терять время, откладывать было теперь невозможно. Один медленный и осторожный Панин советовал ждать завтрашнего дня, узнать прежде, как и за что арестован Пассек. Орлову и Дашковой это было не по сердцу. Первый сказал, что пойдет узнать о Пассеке, Дашкова просила Панина оставить ее, ссылаясь на чрезвычайную усталь. Лишь только Панин уехал, Дашкова набросила на себя серую мужскую шинель и пешком отправилась к Рославлеву, одному из заговорщиков.

Недалеко от дома Дашкова встретила всадника, скакавшего во весь опор. Несмотря на то, что никогда не видала братьев Орлова, княгиня догадалась, что это один из них. Поравнявшись с всадником, она назвала его; он остановил лошадь, Дашкова назвала ему себя.

– Я к вам, – сказал он. – Пассек схвачен как государственный преступник, четыре часовых у дверей и два у окна. Брат пошел к Панину, а я был у Рославлева.

– Что, он очень встревожен?

– Есть-таки…

– Дайте знать Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, чтоб они собирались сейчас в Измайловский полк и готовились принять императрицу. Потом скажите, что я советую вашему брату или вам как можно скорее ехать в Петергоф за императрицей; скажите ей, что карета уж мной приготовлена, скажите, что я умоляю ее не мешкать и скакать в Петербург.

Накануне Дашкова, узнав от Пассека о сильном ропоте солдат и боясь, чтоб чего не вышло, написала на всякий случай к Шкуриной, жене императрицына камердинера, чтоб она послала карету с четырьмя почтовыми лошадьми к своему мужу в Петергоф, и велела карете дожидаться у него на дворе. Панин смеялся над этими ненужными хлопотами, полагая, что переворот еще не близок; обстоятельства показали, насколько предусмотрительность Дашковой была необходима.

Расставшись с Орловым, княгиня возвратилась домой. К вечеру портной должен был принести ей мужское платье и не принес, а в женском она была слишком связана. Чтоб не вызвать подозрения, она отпустила горничную и легла в постель, но не прошло получаса, как услышала стук в наружную дверь. Это был младший Орлов, которого старшие братья прислали спросить ее, не рано ли тревожить императрицу. Дашкова вышла из себя, осыпала упреками его и всех его братьев. «Какая тут речь, – говорила она, – о том, потревожится императрица или нет! Лучше ее без памяти, в обмороке привезти в Петербург, чем подвергнуть заключению или эшафоту вместе с нами. Скажите братьям, чтоб сейчас же кто-нибудь ехал в Петергоф».

Орлов согласился с нею.

Тут наступили для Дашковой мучительные часы одиночества и ожидания, она трепещет за свою Екатерину, представляет ее себе бледной, изнуренной, в тюрьме, идущей на казнь, и «всё это по нашей вине». Измученная и в лихорадке, ждет она вести из Петергофа; в четыре часа весть пришла: императрица выехала в Петербург. Как Алексей Орлов ночью вошел в павильон к Екатерине, которая спокойно спала и так же в глаза не знала Орлова, как и Дашкова, но тотчас решилась ехать в карете, приготовленной у Шкурина; как Орлов сел кучером и загнал лошадей так, что императрица была вынуждена со своей горничной идти пешком; как они потом встретили порожнюю телегу, как Орлов нанял ее и демократически в ней повез Екатерину в Петербург, – всё это известно.

Измайловские солдаты приняли Екатерину с восторгом; их уверили, что Петр III хотел в эту ночь убить