– Конечно, как вам будет угодно! Пройдёмте же в экипаж, – Джорри заторопился и галантно предложил Альме опереться о его руку.

Вновь не Джорри, а Джорслей. Цилиндр прибавлял ему росту, но юнец и без того заметно вытянулся за минувшее лето и начало осени. Как она только раньше не замечала?

Впрочем, она вообще многого не видела, даже если оно было прямо у неё перед глазами. Зато теперь…

Альма рассеянно сделала знак Джулс, и две путешественницы в сопровождении одного встречающего направились к экипажу.

Из путешествия не возвращаются точь-в-точь такими, какими уезжали. Из путешествия не возвращаются точь-в-точь туда, откуда уезжали. Быть может, перемены окажутся огромными; быть может, они окажутся не больше пылинки. Но так или иначе, что-то да изменится – и для тех, кто уезжал, и для тех, кто оставался.

Первой неожиданностью стал Джорри. А сколько ещё неожиданностей ждало Альму в «Тёмных Тисах»?

Как вскоре выяснилось, любопытство терзало не только Альму. Вернувшийся из путешествия становится объектом всеобщего внимания. Хочет он того или нет. Даже если путешествие было кратким и простым – к примеру, в соседний город, с целью проведать родственников. Если же оно было долгим и сложным, то парой-тройкой ответов не отделаешься.

Путешествие Альмы было не очень долгим – уж точно короче былых морских экспедиций капитана Эшлинга. Зато оно было из ряда вон выходящим. О некоторых выпавших на её долю приключениях и злоключениях домочадцы уже знали благодаря переписке – но конечно же, они хотели узнать больше. Особенно Джорри и его матушка.

Впрочем, госпоже Эшлинг и самой было что рассказать. И показать. Так что по возвращении в «Тёмные Тисы» Альма первым делом попросила о знакомстве с двумя новыми членами семьи, появившимися в её отсутствие, – младенцами Вейясом и Вейфой Эшлингами.

Час был поздний, потому полноценное знакомство пришлось отложить до утра. Однако госпожа Эшлинг всё же пригласила Альму в детскую и, ступая столь мягко, будто и впрямь была кошечкой в человеческом обличье, подвела к колыбели, увенчанной пышными белыми кружевами, как морские волны увенчаны барашками пены.

В ночной тьме, едва-едва разбавляемой огоньком свечи, любые младенцы были бы похожи друг на друга. Однако Вейяс и Вейфа были вовсе неотличимы: близнецы, одинаково одетые, они даже лежали в одинаковых позах, только один из них притянул ко рту левый кулачок, а другой – правый. Как зеркальные отражения друг друга.

Когда-то считалось, что рождение близнецов – к беде: если фатаморы о том прознают, то или подменят, или погубят одного из детей. Просто так, забавы ради. Или из нелюбви к подобным «отражениям», то ли напоминавшим им о собственном несходстве с людьми, то ли слишком, на их взгляд, приближавшимся к магии. Кто их знает?

Альма знала одно: единственный известный ей фатамор обещал её семье безопасность. Фатаморы не нарушают обещаний, ведь так? Только всегда забирают что-то взамен…

У Альмы и капитана Эшлинга было не так уж много общей крови. К тому же она прожила с им под одной крышей совсем недолго, меньше года. С госпожой Эшлинг и Джорри – и того меньше. А с маленькими Вейясом и Вейфой – пока нисколько. И всё же… Они наполнили жизнью мрачные «Тёмные Тисы», они, такие разные, стали настоящей семьёй, они заботились друг о друге. Не всегда подобное бывает даже меж ближайшими родственниками, прожившими вместе целую жизнь. В конце концов, кровь – это не главное.

Но и не ничто. Сколько ни разбавляй, кровь – не вода, и подчас одной капли достаточно, чтобы дотянуться сквозь века, передать по наследству дар или проклятие.

Альма с силой потёрла глаза – такие же, как у её матери Унельмы, такие же, как у их прародительницы Ульмы Мон. Не просто такие же – те же самые. Принадлежавшие им всем. А до них – кому-то из фатаморов.

Эти глаза не принесли её матери ничего, кроме горя, показывая меньше, чем она могла понять, и больше, чем она могла вынести. Альма и сама натерпелась из-за них страха и боли. И не факт, что сумела бы постичь их, если бы не Фатамор, рассказавший ей о её собственном наследии. Поделившийся магией, вливший в неё эту неведомую силу, чтобы она смогла почувствовать невыразимое, увидеть незримое. И чтобы её магические глаза смогли видеть по-настоящему.

Но оттого, что ты видишь чудеса, они не становятся тебе подвластны. Оттого, что ты видишь опасности, они не становятся безвредны.

Однако капитан Эшлинг, Джорри, госпожа Эшлинг, Вейяс и Вейфа их даже видеть не могли! Для них не существовали ни фатаморы, ни водяницы, ни оборотни, ни дурной глаз, ни магические отравы. Не существовали до тех пор, пока родные не столкнулись бы с ними. А тогда было бы уже поздно.

Сперва, когда Фатамор сказал об опасности, нависшей над её семьёй, Альма восприняла его слова как угрозу. Что ещё можно подумать, услышав: «Однажды ночью воды реки расступились, дабы выпустить призраков, которые забрали новорождённого и унесли с собой в пучину»?! Оказалось, это была не угроза, а урок. Фатамор привёл примеры и назвал возраст и состояние, в которых люди наиболее уязвимы для зловредного колдовства. Младенцы, роженицы и молодые матери, мальчики и девочки на пороге взрослости… Вейяс, Вейфа, госпожа Эшлинг, Джорри. И не успела Альма подумать, что хотя бы дядюшка вне опасности, как Фатамор между делом прибавил: «Кстати, морские волны разболтали мне, что капитан Эшлинг дважды чудом избегнул гибели на воде. А вода, знаете ли, не только болтлива, но и злопамятна. В третий раз ему может не повезти».

Река уже забрала мать Альмы. Невыносима была мысль о том, что она – или что-нибудь иное – нанесёт семье Эшлингов новый удар.

Альма хотела позаботиться о родственниках так же, как они заботились о ней. Но чтобы защитить от магии, нужно знать магию. Знать, уметь, чувствовать, творить гораздо больше, чем было в Альминых силах. Пока. Обучение у Фатамора могло всё изменить.

…Вот бы ещё быть уверенной, что перемены окажутся к лучшему.

Случайный прохожий изумился бы внешнему виду этой женщины. Она была одета как мужчина! Чёрный фрак и белый шейный платок. Чёрные бриджи и белые чулки на длинных худых ногах. И никакого головного убора на иссиня-чёрных волосах. Что за непотребство?!

Лишь затем прохожий заметил бы остальное. Что женщина, нетерпеливо болтая ногами, сидела на ветви старого тиса. Что ветвь почти не прогибалась под её весом. Что на одежде поблёскивали в лунном свете не вышивка, не брелоки и не броши, а перья…

Но мужчина, шагнувший к