Шрифт:
Закладка:
В том же 1515 году Уолси начал строительство еще одного дома на землях, подаренных королем, возле доминиканского монастыря Черных братьев в Лондоне, в приходе Сент-Брайд. Однако, переключив свое внимание на Хэмптон-корт, кардинал потерял интерес к нему и вернул земли королю. Генрих же не упустил возможности создать для себя новую лондонскую резиденцию взамен Вестминстера и занялся возведением дворца Брайдуэлл. Сложенный из красного кирпича, с восьмиугольными башнями, он находился между Флит-стрит и Темзой14. Мост через реку Флит соединял дворец с монастырем, который при необходимости также использовали для приема гостей. Дворец Брайдуэлл имел два двора. Во внутреннем располагался донжон с королевскими апартаментами, куда вела церемониальная лестница – новшество для того времени. По длинной галерее можно было пройти к берегу реки и водяным воротам. У реки располагались площадка для игры в теннис и террасный сад. Ни главного холла, ни церкви не было – в этом качестве использовались соответствующие помещения монастыря Черных братьев. Строительство завершилось в 1522 году и обошлось Генриху в 20 000 (6 миллионов) фунтов стерлингов.
Двадцать девятого октября 1515 года король присутствовал при спуске на воду нового корабля «The Virgin Mary» («Дева Мария»), который в народе стали называть «Принцесса Мария», в честь Марии Тюдор. Это было огромное стодвадцативесельное судно с 207 пушками, вмещавшее тысячу человек. Вместе с королевой, беременной в очередной раз, Саффолком и всем двором Генрих, одетый в матросскую куртку и бриджи из золотой парчи, вывел корабль по Темзе в море, подавая сигналы своим большим свистком, который звучал громко, как труба. После того как Ратхол, епископ Дарема, отслужил мессу, королева официально дала название судну, а король устроил на борту пир15.
Государственные дела требовали постоянного внимания. Архиепископу Уорхэму, несколько раз повздорившему с Уолси, становилось все труднее поддерживать свой авторитет лорда-канцлера и примаса Англии в ситуации, когда реальная власть постепенно сосредоточивалась в руках кардинала, проявлявшего к нему открытую враждебность. По свидетельству Томаса Мора, Уорхэм, уставший от публичной жизни, хотел удалиться в свой диоцез. Двадцать второго декабря 1515 года он оставил свою должность. Под Рождество во дворце Элтем король назначил Уолси лордом-канцлером и передал ему Большую печать Англии.
Ни один человек до него не занимал одновременно столько высших постов, как церковных, так и государственных, и не имел таких доходов, которые позволяли ему жить по-королевски. «Кардинал Йоркский есть начало, середина и конец», – писал Джустиниан в 1516 году16. Заметим, что Уолси упорно трудился, чтобы добиться высокого положения, и был «постоянно занят всеми делами королевства». Король, «денно и нощно» предававшийся развлечениям, с удовольствием перекладывал все государственные заботы на кардинала, «который управлял всем с непревзойденным умением и рассудительностью», указывал один наблюдатель. «Любое важное дело следует сперва обсудить с кардиналом, а не с королем»17.
Вскоре стало казаться, что власть сосредоточилась при дворе кардинала во дворце Йорк – он пребывал там, пока занимал свою должность, – а не при королевском дворе, и просители отправлялись целовать руку Уолси, прежде чем искать аудиенции у Генриха. Рост могущества Уолси скоро стал очевиден для Джустиниана. Венецианец отмечал, что в 1515-м кардинал сказал бы ему: «Его величество сделает так-то и так-то», меньше чем через год же говорил иначе: «Мы сделаем то и это», а в 1519 году заявлял: «Я поступлю вот так». Посол делал вывод: «Этот кардинал – король, и его величество ни в коей мере не отступает от мнений и советов его светлости»18. Франциск I считал, что Уолси «мало во что ставит честь своего короля», а у иностранных посланников создавалось впечатление, будто они имеют дело «не с кардиналом, а еще с одним королем»19.
Придворные группировки быстро обнаружили, что лишились власти. Уолси заправлял всем и в Тайном совете, и при королевском дворе, а также оказывал покровительство от имени короля. «Он предпочитает вмешиваться во все», – писал имперский посол20. При этом Уолси вел замкнутый образ жизни: даже аристократам трудно было получить у него аудиенцию. Доверие к нему короля было безграничным, и никто не осмеливался бросить вызов его власти. Естественно, у многих это порождало горькую досаду.
Глухое недовольство вызывал и роскошный стиль жизни, который Уолси вел благодаря своим церковным доходам и жалованью лорда-канцлера, доходившему, вероятно, до 35 000 (10,5 миллиона) фунтов стерлингов в год. Он жил в великолепных дворцах, как «прекрасный павлин»21; слуги числом в тысячу, в ливреях из алого бархата, украшенных вышитой кардинальской шапкой, удовлетворяли все его желания. Ходили слухи, будто повар кардинала «каждый день одевается в дамаст, шелк и бархат, а на шее носит золотую цепь»22.
Когда Уолси совершал церемониальный выход, его сопровождала большая свита, впереди несли серебряные кресты и колонны[48], алебарды и жезл, Большую печать на подушке и кардинальскую шапку, «поднятую высоко, словно священный идол или что-то вроде того»23. Когда кардинал приближался, джентльмены-ашеры выкрикивали: «Дорогу его милости!» Уолси, в облачении из шелка, бархата или горностая, держа у носа помандер или наполненный специями высушенный апельсин, чтобы отогнать от себя запах немытой черни, проезжал мимо на осле, как делали духовные лица в подражание Христу, – однако кардинальский осел был в красно-золотой попоне. Уолси принимал пищу один, под роскошным балдахином с гербами, и ему подавали куда больше блюд, чем полагалось дворянину. Он раздавал милостыню щедрее, чем король, а в Новый год, случалось, тратил на подарки больше государя. Уолси танцевал, охотился и содержал – в большой тайне – любовницу, «любвеобильную»24 Джоан Ларк, которая родила ему двоих детей25. Королева Екатерина в особенности порицала «сластолюбие» и «гнусный разврат»26, которым предавался кардинал. Многие считали его образ жизни недостойным духовного лица, однако нет никаких свидетельств того, что Генриха VIII возмущала роскошь, в которой жил его министр. Напротив, король, судя по всему, полагал, что наличие таких выдающихся слуг выгодно оттеняет его
