№ 6

Е. Д. Кускова — В. Л. Бурцеву

Прага, 29 сентября 1936 г.

Дорогой Злец, Владимир Львович!

Я бы тоже хотела с Вами здорово поругаться (на почве: «я — революционер…»). Но в то же время совместно вспомнить — без ругни, а с горячим сердцем — старое… Старое… Вас. Дорогого мне Василия Яковлевича]…[368] И те времена, те времена, которые к большевизму привели непосредственно и прямой дорогой. Нет, дорогой Злец, нам с С[ергеем] Н[иколаевичем][369] не место в Национ[альном] комитете. Хотите знать интимную (только нашу причину)? сторону дела? Да Вы, как исследователь русской революции, должны бы и могли бы ее знать. Вот в чем она состоит. С самых юных лет и он, и я (14-ти лет — в Саратове) попали в левые революционные кружки. И с этих же лет стали с ними, с революционерами, бороться там, внутри их гнезд. Не знаю, кто в нас с С[ергеем] Н[иколаевичем] всадил внутреннюю культуру. У него она еще понятна: сын очень умной, очень культурной матери. А я, я росла беспризорная, в больших тяжестях жизни из‐за семейной трагедии матери и отца (отец застрелился). Но — оба мы были влюблены в культуру, в знание, в честность познания, в мораль и в прочие глупости, с теперешней точки зрения. И вот с этой-то вышки культуры, на кот[орой] мы себя мнили, нам обоим революционная среда была глубоко противна. Ложь, провокация, цель оправдывает средства, и — оазисы (только оазисы) настоящего геройства. Мы ведь лично и глубоко, и хорошо знали многих революционеров. Очень хорошо знали Плеханова, Чернова и прочих столпов двух основных русских направлений. Прочтите переписку Плеханова… И Вы поймете, почему мы выскочили оттуда, как ошпаренные. Не вскочили и в другое направление. Там, по-моему, было еще хуже. Так и жили, неприкаянные, до Союза Освобождения. Здесь среда была иная: можно было «делать революционное дело», не боясь продать черту душу, т. е. замараться какой-либо грязью от «партийной диктатуры». Это было единственное светлое пятно в нашей политической карьере: работали, как Вы знаете, вовсю. В то же время, по своей жизни, мы хорошо знали политическую жизнь, психологию этого класса даже в его высоких этажах, в к[онституционно]-д[емократической] партии. Знали и русскую буржуазию. Пришли к выводу: эта среда нам чужда по духу, по целям, по навыкам, по непониманию истинных задач демократии. От этого пришли к другому решению: среда революционеров нам неизмеримо ближе, несмотря на все ее отрицательные стороны. Если демосу русскому суждено подняться и привести Россию к демократии, то эта среда сделает это, а не иная. Пройдет она через грязь и через кровь. Но ведь и революционеры подполья проходили через это: таков удел. Но мы все же останемся до конца жизни демократами и с демократией. Это определило нашу позицию по отношению к белому движению и к тому, что мы остались в России, не сгибая голов, каждую минуту эти головы рискуя потерять. О грязи их поведения, совершенно не стесняясь, говорили и Менжинскому[370], и Каменеву[371] и другим б[ольшеви]кам того времени. Отказались разговаривать (как кооператоры) с Лениным, когда он в 1921 г. хотел устроить банкет со старыми общественными деятелями. Просили (жив В. М. Свердлов[372], через кот[орого] шли переговоры) передать ему: банкеты мы будем совместно устраивать тогда, когда выйдем из состояния рабов, рот которых завязан и кот[орые] чувствуют себя пленниками диктатуры, т. е. когда рядом с нэпом будут возвращены русскому народу свободы.