Шрифт:
Закладка:
Ей сообщил о гибели Павла Петровича супруг Александр Павлович, который вскоре отбыл в Зимний Дворец «в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение». Затем Елизавета говорит, что она «поднялась к Императрице; она ещё спала, однако воспитательница её дочерей пошла подготовить её к ужасному известию». Тут имеется в виду графиня Шарлотта Ливен; по одной из версий, именно она стала для Марии Фёдоровны вестником трагедии.
Далее в тексте значатся следующие слова: «Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она – перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими её к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом, всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно)».
Это какой-то путаный и местами просто несуразный текст. Куда Императрица «сошла», если они находились в соседнем с опочивальней Павла Петровича зале, что значит «разглагольствовала» и почему Елизавета «провела с ней всю ночь», хотя это – неправда? Вообще из этого письма «очевидца» напрашивается два вывода. Во-первых, Елизавета Алексеевна имела явное нерасположение к свекрови. Во-вторых, она сама была достойна только сочувствия и сострадания, так как ей, такой романтичной и возвышенной, явно через силу приходилось находиться в обществе человека «с помутившимся разумом».
Невозможно не сказать об одной оговорке, допущенной Елизаветой Алексеевной в самом начале послания. Сообщая о реакции Александра Павловича на известие о гибели Императора Павла, она написала, что он был «совершенно подавлен смертью своего отца», но тут же уточнила: не смертью как таковой, а именно сопутствующими «обстоятельствами».
Точно известно следующее: с первых минут царствования Александра Павловича и его самого, и ту камарилью, которая окружила молодого Императора, заботило одно: как добиться присяги Вдовствующей Императрицы. Она наотрез отказалась присягать и признать нового Императора, пока не увидит тело своего супруга. Это искреннее и понятное желание истолковывалось в том смысле, что Императрица Мария «надеялась» получить Корону. Инсинуаторы, конечно же, человеческие, нравственные и христианские принципы и установки в расчёт не принимали. Они сами руководствовались исключительно злобой и корыстью и полагали, что и все остальные люди никаких иных жизненных установок не имеют.
Между семью и восьмью часами утра 12 марта Марии Фёдоровне было дозволено пройти к телу супруга. Вся эта сцена описывается со слов Беннигсена, который даже в деталях пытался умалить и опорочить поведение Вдовствующей Императрицы. Спальню Императора Павла и Марии Федоровны разделяло три зала, и во время прохода по ним Императрица села на стул и произнесла: «Боже, помоги мне!» В этом цареубийца Беннигсен увидел почему-то «театральную сцену»…
Вдову Императора Павла сопровождали дочери – пятнадцатилетняя Екатерина и тринадцатилетняя Мария, лейб-медик Роджерсон, графиня Ливен, две камер-фрау, лакей и пресловутый Беннигсен. Войдя в спальню и увидев облаченное в мундир Преображенского полка лежащее на кровати тело Павла Петровича, Мария Фёдоровна громко вскрикнула, упала на колени, поцеловала руку Павла и произнесла: «Ах, друг мой!» Затем, всё ещё стоя на коленях, она потребовала ножницы и отрезала прядь волос с головы Императора. Поднявшись, обратилась к дочерям: «Проститесь с отцом!» Дочери, вслед за матерью, упали на колени, начали целовать руку отца, при этом обе чуть не лишились чувств.
Когда они поднялись и печальная процессия двинулась в обратный путь, то Мария Фёдоровна неожиданно для всех резко повернулась, упала на колени перед кроватью, обняла тело усопшего и произнесла: «Я хочу быть последней!» После этих слов показалось, что Мария Фёдоровна потеряла сознание. Рождерсон и Беннигсен с трудом оторвали несчастную вдову от покойного и сопроводили в её апартаменты. Там она облачилась в траур и больше его уже не снимала. Вскоре сообщили, что поданы кареты для следования в Зимний Дворец, где в 9 часов была назначена присяга новому Императору.
Мария Фёдоровна ещё не раз увидит тело своего «дорого друга» Павла; она будет приходить и одна, и вместе с детьми, в том числе и Императором Александром. 17 марта тело покойного было перенесено из опочивальни в большой парадный зал Михайловского замка, окна которого находились над главным воротами.
Мария Фёдоровна 12 марта не хотела никуда уезжать из Михайловского замка. Однако долг члена Династии не позволял руководствоваться личными чувствами и желаниями. В 10 часов утра кортеж придворных экипажей отъехал от Дворца. В первой карете находилась Мария Фёдоровна – бледная, «как мрамор», величественная, но безутешная в своём горе, которое ей, как позже выразилась, навсегда «разбило сердце»…
Свою последнюю избранницу сердца Павел Петрович, как истинный рыцарь, вознес на пьедестал, но он в ней, как в целом ряде других лиц, ошибся.
Не было там ни простоты, ни искренности. Осыпанная вместе с родственниками дарами и знаками внимания со стороны Самодержца выше всякой меры, которые она принимала с упоением, княгиня Гагарина вольно или невольно, но оказалась в числе сочувствующих заговорщикам, думая только о себе и своём благополучии. Судьба «верного рыцаря» её совершенно не интересовала.
Вместо невинной, сентиментальной и романтической девицы Лопухина-Гагарина оказалась мелкой и лицемерной особой, при этом почему-то полагая, что, соучаствуя в страшном грехопадении – Цареубийстве, – она может рассчитывать на милость Господа.
Она бежала из Михайловского замка 12 марта 1801 года с первыми лучами солнца и не была ни на панихидах, ни на похоронах.
Лопухина-Гагарина предала любовь, она всё предала, чем наградила её судьба, но ничего не получила взамен. Она вырвалась за границу, не имея никого и ничего. Муж был к ней равнодушен, родственники смотрели на неё как на изгоя, а единственная дочь – Александра Павловна Гагарина – скончалась в 1802 году вскоре после родов. Сама княгиня умирала на чужбине долго и тяжело от чахотки, никому не нужная и всеми позабытая…
Не сохранилось прямых сведений о том, как Нелидова пережила убийство Павла Петровича. Известно только, что традиционное смирение её оставило; она требовала расследования и жесточайшего
