там ляжете, – пообещал Бучила. – Предлагаю другой план: я бомбу с серебром и святой водой сделаю, заманим Снегурку и подорвем, ошметки по селу полетят. То, что останется, лопатой соберете в мешок.

– Брать будем живьем, – с расстановкой сказал Донауров. – Никаких бомб. Никакого серебра. Испортить мне победу я не позволю!

– Ну и хер с вами, всего хорошего. – Бучила вдруг успокоился и вышел за дверь. А чего, если люди дураки, им уже не помочь.

– Живьем? – удивился Фрол, выслушав рассказ до конца.

– Ага, – кивнул Рух, разглядывая висящее на стене лоскутное одеяло с огромным солнцем и красными петухами. В избе у пристава было тепло, опрятно и чисто. Жена, полненькая и тихая, робко поздоровалась и увела детей в соседнюю горницу. – Я сам не поверил. Ладно графья с жиру бесятся, Старостин просто псина цепная, что велят, то и делает, но вот этот, Карл Альбертович, меня поразил. Башка у него варит, про Снегурку знает едва не больше меня, а сам гузно рвет, чтобы живой ее брать. Вот скажи, на кой черт она живой им сдалась? В клетке держать?

– Господам видней, – робко возразил Фрол. – Нам-то что?

– А ничего, – понурился Рух. – Нет, пусть, как хотят, я не в претензии, просто дерьмом от этого дела разит за версту. Самое интересное, что за добрый человек стариков надоумил духа лесного призвать? Цель какая – селу урон нанести? Так есть сотня способов проще и действенней. Я представить боюсь, сколько денег и сил затрачено, чтобы человечью душу в скляночке запереть. Бред.

– Думаешь, не выйдет у них? – затаил дыхание.

– Голову на отсеченье даю.

Фрол чуть помолчал, водя пальцем по столу, и сказал:

– Не знаю, Заступа, не по моим то мозгам. Мне вражину покажи, я ее как клопа раздавлю. А думы думать, эт не по мне. Ты лучше скажи, вот Снегурочка, дух лесной из девки убитой. И откуда столько девок убитых в лесу?

– То история давняя и не особо приятная, – отозвался Бучила. – Раньше выбирали красивую девку и в самый разгар зимы увозили в чащу. Иные сами отдавались, нам теперь не понять. Считалось, это убережет от лютых морозов и нечисти, ублажали старых богов, торопили весну.

– Помогало? – едва слышно спросил Фрол.

– Когда как, – неопределенно пожал плечами Бучила. – И смотря с какой стороны поглядеть. Я так смекаю, богам на такие штуки плевать. Но людям надо во что-то верить, особенно если вокруг наполненный ужасами, несущий смерть и забвение лес. Так и жили, пуще всего страшились умертвий и сами их плодили, не нам судить и уж точно не мне. С тех пор и бродят мороки загубленных девок, пытаются согреться, ищут крови живой, озлобленные, несчастные, потерявшие память. Нынче, слава богу, их мало осталось, и вот тебе на.

– Она, выходит, не виновата ни в чем? – Фрол поднял глаза.

– Лиса виновата, если курицу душит? Волк виноват, выедая у козы потроха? – спросил Рух. – Просто иначе не могут, в этом их жизнь. Так и Снегурка, зверь своей сутью, не ведающий, что он творит. Мечется, стонет, ищет тепла, а находит только стылость и тлен. И попомни меня, у сказки этой поганой не будет счастливого нравоучительного конца. Изведем девку ледяную, и душа освобожденная прямиками сверзится в Ад, где стократ большей муки хлебнет. И только Конец Света освободит. Может, оттого его многие торопят и ждут? Может, слишком много невинных в Пекле горят?

– Ты речи крамольные брось, – поежился Фрол. – Не дай Бог услышат чужие, вместе на церковный суд загремим. Лучше скажи, что задумал? Ведь по глазам вижу, пакость готовишь.

– Пакость будет, по пакостям я огромный мастак, – хищно улыбнулся Бучила. – До вечера отлучусь, а ты, друг мой ситный, проследи, где охотнички драные будут Снегурку ловить.

Бледное, похожее на прозрачную льдинку, зимнее солнышко окрасило закат фиолетовой марью и утонуло в бескрайних снегах, уступив напору бархатистой пепельной темноты. Дым из труб столбами утекал в морозные небеса навстречу матово стекленеющим звездам. В крохотных оконцах угасали огни, Нелюдовом овладевала стылая ночь, зябко кутаясь в искрящийся вьюжный платок.

Рух Бучила поднялся на занесенное пушистым снегом крыльцо и тихонечко постучал. Дверь открылась почти сразу, будто Фрол поджидал.

– Ты, Заступа?

– Я. Проследил?

– Проследил. Граф со сворой к старикам Митиным с час тому как зашел и остался. Мои люди приглядывают издалека. На кой им бабка с дедом, никак в толк не возьму… Заступа! Заступа!

Рух не слушал и не оглядывался, устремившись по улице на другой край засыпающего села. Сука, сука, сука! Как Донауров с компанией узнали про Митиных? Крайне неприятно думать, что есть кто-то на свете не глупее тебя. Прямо чешется из-за этого в самых неприличных местах. Нет, но как? Как чужие люди в немалом размером селе смогли за пару дней безошибочно вычислить стариков? При этом никакого открытого розыска не ведя? Это что за фокусы? Фокусникам таким поиметым руки надобно отрывать. Угадали? Да как? Как? Ведь ни словечком не проболтался, даже Фролу ничего не сказал. Старики протрепались? Тоже сомнительно. Тайна у них страшная и опасная, такая если и открывается, то попу на смертном одре. Глупости это, глупые глу-пос-ти. От тревожного предчувствия по спине бежал холодок. Ловля Ледяной бабы стремительно превращалась в клубок мерзких загадок и тайн.

Рух прибавил шагу и почти побежал, путаясь в балахоне. В темноте замаячила крыша избы стариков Митиных, и Рух увидел в проулке карету на полозьях, запряженную парой фыркающих коней. На дверце нарисован рыцарский щит со звездами и рогатой бычьей башкой. Ого, никак Донауровых герб? Бучила устремился к карете.

– Стой, куда прешь? – Навстречу вышли двое в теплых плащах и меховых шапках. Рожи разбойничьи, глаза внимательные, у одного в руках кавалерийский карабин, у второго волкомейка с широким стволом. Третий сидел на облучке, баюкая на коленях укороченное ружье. Четвертый прогуливался сзади кареты.

– Граф тут? – миролюбиво поинтересовался Бучила.

– Кто спрашивает?

– Заступа тутошний.

– Тебя звали?

– Меня не зовут, я сам прихожу. – Рух сладко зажмурился, представив, как сносит поганцу башку. Нет башки – нет идиотских вопросов. И повысил голос: – Эй, там, в корыте, хозяин дома? Псов отзови, а то я от шерсти чихать начинаю всегда.

Дверь с гербом приоткрылась, и Бучила увидел холеное лицо Михаила Сергеевича. В глубине кареты белела крысиная мордочка Карла Альбертовича. Дядюшка расплылся в фальшивой улыбочке:

– Ах, это вы, уважаемый Заступа! А мы тут томимся в ожидании красивой развязки.

– Племянничек где?

– В той уютной развалюшке, – дядюшка указал на дом стариков Митиных. – Только тсс, пожалуйста, тише, у Сашеньки там