Шрифт:
Закладка:
“С твоим воображением и образами, ты еще долго будешь далека от меня. И я должен с этим смириться”.
Она устает и физически и духовно, работая над романом. “Молчание укрепляет силу духа. Молчание позволит одолеть слабость нервов и освободить талант от зажатости”, – сказал он ей.
И вспомнил, как в молодости он познал силу молчания, глядя на отца. В годы зрелости умение молчать очищало душу и накапливало творческие силы.
“У молчания есть множество обликов, – продолжал он, – следует различать молчание личности от молчания коллектива”.
Израиль вновь заговорил о молчании и испытаниях души, когда они сидели в пещере. Она чувствовала, как долгое безмолвие омывает и очищает ее душу.
Израиль настраивает ее на совместную жизнь.
“Когда мы это делаем что-то вдвоем, это дает нам сверхчеловеческую силу. Нельзя, чтобы ты что-либо скрывала от меня, а я – от тебя. Я ведь спускался до самого дна греха! Но не следует бояться грехов. Они входят в человеческое начало”, – сказал он, так и не объяснившись до конца.
Три дня Израиль был на семинаре в Гиват Хавиве. И вот он возвращается. Она напрягается, слыша шорох его приближающихся шагов. Она не может унять волнение, словно он отсутствовал целую вечность. Израиль вернулся без сил, с трудом волоча портфель, набитый бумагами. Она бросается к мужу. Она не может унять дрожь, не может вымолвить ни слова. Они стоят перед домом, прижавшись друг к другу. “Дорогая моя”, – слабый вздох слетает с его губ. Они всматриваются друг в друга. Их объемлет тишина. Они входят в дом и ложатся в постель. Она счастлива. Он же недоволен собой.
“Двое сумасшедших, – говорят о них, – они подходят друг другу”
Люди удивлены тем, что они открыто демонстрируют свои отношения. Израиль обнимает жену за плечи, что не принято в кибуцном обществе. Некоторые считают эту любовь болезненной.
“Они ведут себя, как будто поженились лишь вчера. Гуляют, взявшись за руки. Их любовь влияет на всех нас”.
Их небольшая квартира убрана с большим вкусом, притягивает к себе. Рисунки Израиля и вышивка Наоми украшают стены, голубые занавески на окнах, коврик на полу, мебель скатерти и салфетки. Цветы в вазах, декоративные деревца создают приятную атмосферу в доме. Наоми расцвела. Израиль счастлив. Его уже не трогают пересуды: мол, женился на молодой женщине. Они – как единое целое. Он уезжает читать лекции – и свет в доме гаснет. Он возвращается – и свет в доме вспыхивает. Радость и смех окружают их. Он, эстет, знаток иврита, шутками исправляет ее неряшливость в выражениях. Она хохочет до слез. Она подметает пол – и метла так и летает в воздухе.
“Лежи в постели, – командует он, – дай мне спокойно привести дом в порядок”.
Он складывает белье в шкаф, скребет и чистит все вокруг, она же играет с ним, как кошка с мышью:
“Убирайся, я не хочу, чтобы ты убирал”.
За смехом ее скрывается тревога за его здоровье.
“Ты меня унижаешь”, – говорит он, рассказывая один за другим анекдоты из своего детства.
Она вскакивает с постели, вырывает из его рук тряпки. Начинается суматох. Израиль не отдает ей тряпку, перебрасывает ее из одной руки в другую, подбрасывает к потолку. Ведро и тряпки прыгают между ними из угла в угол. Волосы ее взлетают, движения становятся резкими. Она хохочет. Он победно обнимает ладонями ее лицо.
“Убирать в доме я научился еще в Польше, у мачехи. Я мыл наше жалкое жилище в Варшаве”. Израиль явно хвастается чистотой квартиры. Каждую пятницу он возится в огороде у дома, выпалывает сорные травы, поливает растения, собирает для нее цветы.
Пятница. Дом сверкает чистотой, дышит ароматом. Приближается вечер. Наоми принимает ванну. Потом Израиль закутывает жену в простыню, поднимает на руки, несет в постель. В его памяти встает картина пятничного купания в корыте и отец, который нежно и осторожно несет его на руках.
Закат. Умытые, держась за руки, они идут в столовую кибуца. После трапезы в канун субботы, проводят время в бараке, приспособленном под уголок культуры. Она полна гордости: Израиль побеждает всех в шахматы и не вмешивается в политические споры. Марксизм и советская Россия отодвигаются в сторону.
Но гармония их спокойной жизни нарушается. Отец ее дочерей появляется в кибуце почти каждый четверг. Ее нервы ее не выдерживают.
Делая вид, что его интересуют дочери и переводы трудов академика Лысенко, которым занимается Израиль, он пытается выведать, как складывается ее семейная жизнь.
Израиль бережет их покой и требует от отца дочерей держаться от их семьи подальше.
“Занимайся своим делом, – говорит он жене, – Пиши о поэтике, вырвись из круга “теза – антитеза – синтез”, как из кошмара. Вырази прозой отношения между женщиной и мужчиной”.
В темноте они лежат в постели, и тени пляшут на стенах, когда лампа переходит из рук в руки. Она сочиняет стихотворение в прозе, – упражнение в чистой лирике:
Вечный змей соблазна
Гладкий скользящий на четырех
Или двух
Захватывает сердце женщины
Давшей Адаму яблоко раздора
С Древа Познания
И в нем провернулся обоюдоострый меч
В направлении Древа Жизни
В горечи и страданиях будешь рожать сыновей
Из-за этого в печали будешь есть свой хлеб
Из-за этого змея.
Вставай, проснись сын человеческий
Прислушайся к ночи шуршащей голосами
Это скользит почти беззвучно змей
Между травами —
Шепчет старый соблазнитель с Древа Познания.
Дни Сотворения, Адам, и Ева, и Змей-искуситель. Израиль оценивает ее стихотворение, и затем направляет свет лампы на свои страницы – перевод с польского на иврит стихотворения Юлиана Тувима “Апология первым дням Творения” – о первых Шести Днях, о Змее и грехопадении. Пальцы его скользят по написанным строкам, а глаза следят за пятнами света от лампы на темном потолке.
Учеба и сочинительство. Вечера и ночи он отдает ее таланту. Ловит двух птиц одним махом: приобщает ее к миру еврейства через древние литературные тексты, включая ТАНАХ, тексты из Мишны, диспуты в Гемаре на иврите и арамейском, и обогащает ее словарь языка иврит, углубляя ее познание корней еврейства.
“Не облегчай себе задачу сказками Агады. Они выглядят слишком ребяческими. Но можно извлечь из них нечто, истинно человеческое”.
Он вызвал у нее улыбку рассказом о
