об их большой семье. “Ничем она не впечатлила меня”, – сухо ответила дочь. Лицо его стало задумчивым и печальным. Дед взвился от злости. Он требует от внуков, чтобы они говорили только хорошее больному отцу. Ведь хорошие слова лечат…

Роман был завершен. В последней главе радость встречи нового 1931 года соседствует со страхом перед будущим. “Что с нами будет?” – тревожно вопрошает себя Гейнц.

С помощью Шлионского Израиль надеется освободить любимую от работы в кибуце.

Руководство Движения кибуцев будет готово отпустить члена кибуца Азореа Наоми Френкель для завершения романа. События говорят сами за себя.

Читатели ждут продолжения романа. В литературных кругах не перестают говорить о новой звезде на небосклоне ивритской литературы. В движении кибуцев гордятся: в мгновение ока рядовая кибуцница добился ошеломляющего успеха.

Почему же так возмутился друг ее юности писатель Моше Шамир: “Ты с ума сошла! В наше время, когда бойцы боевых отрядов ПАЛЬМАХа проявили неслыханное мужество в борьбе за создание еврейского государства, ты пишешь о диаспоре! О евреях Германии?! Кого это сегодня интересует?!”

Израиль вывел ее из затворничества, но привычка к одиночеству не отпускает.

Читательский успех пугает ее. Израиль пытается приучить Наоми к ее новому положению.

Такова ее судьба: быть писателем! Эта судьба заставит ее стоять перед читателями и привыкать к критике. Она соприкоснулась с людьми. А это все равно что ступать по минному полю.

Батия Лишански, сестра Рахели Янаит Бен-Цви, ей не чужая. Она помнит ее еще с тридцатых годов, когда училась и проходила практику на молодежной учебной ферме в Иерусалиме. Лотшин льстит уважение известной скульпторши. Они вместе гуляют по Тель-Авиву. Батия хвалит талант Наоми и приглашает сестер в кафе “Атара”на улице Алленби.

Так что же вывело Израиля из себя?

Батия приглашает Наоми посмотреть на новые скульптуры. Она приготовила для Наоми подарок – гусиное перо.

И Наоми посетила ее мастерскую – подвал на улице Нахум. Батия жила одна. Ее подруга-художница умерла от рака. Батия усадила Наоми на диван, придвинулась поближе и сказала прерывающимся голосом, что она красивая девушка. Внезапно она обняла Наоми и попыталась поцеловать. Наоми вскочила и выскочила на улицу.

Израиль возмущен. Но Наоми не хочет раздувать скандал.

“К черту твое немецкое воспитание!”.

“Я не хочу унижать сестру Рахели Янаит”.

После размолвки с Израилем, Наоми надолго замыкается в себе.

Израиль продолжает добиваться решения об освобождении Наоми от работы в кибуце для написания романа. Усилия его увенчались успехом. На собрании кибуца Азореа одна лишь Урзула выступила против:

“Она же не умеет работать?!”

Урзула никак не может ей простить, что как-то на уборке туалетов Наоми использовала вонючую жидкость лизол. Кто-то ей посоветовал это средство. Она залила лизолом все унитазы и душевые. Резкий запах доводил людей до головокружения. В конце концов, Наоми добилась чистоты. Урзула осталась довольна, но сказала: сразу видно, что это не Наоми убирала.

Наоми не обижалась.

Ведь главным было ее духовное и интеллектуальное развитие и превосходство. И за спиной у нее стоял, подобно Ангелу на страже, Израиль Розенцвайг.

Дорогая Наоми, здравствуй!

Ты сама видишь, как я оберегаю твой труд. Я работаю от всей души и с большей внутренней отдачей, и получаю истинное удовлетворение от того, как выстраивается большое повествование, и образы все время наталкиваются, как на камень, брошенный из пращи твоей личной биографии, и самой истории складывающегося на глазах нашего времени. Это очень важная книга!

Привет Израилю. До встречи.

Авраам Шлионский

Весна 1955. Она чувствовала полный упадок сил, не ела, не пила, не спала. Во сне она кричала: “Израиль, Израиль!” Мигрень не давала дышать. Она глотала болеутоляющие таблетки, но это не помогало. Израиль был в панике. Он решил, что им пока не стоит жениться.

“Наоми, это будет подлостью с моей стороны – заставить тебя, связать твою жизнь с моей жизнью. Иди своим путем. Выйди замуж за молодого человека и будь счастлива. Не связывай себя с больным стариком.

А я останусь холост. Нам следует поменьше встречаться, отдалиться друг от друга, ибо наша связь не идет тебе на пользу. Ты должна организовать свою жизнь”.

Она порвала это письмо на мелкие клочки, и написала в ответ: “Если ты хочешь меня убить, то – пожалуйста! Есть у тебя такая возможность! Нет у меня никого, кроме тебя! Любовь не стирают таким решением”.

Ее бросало то в холод, то в жар. Лотшин поехала с ней в Иерусалим. Лицо Наоми побелело, ее била дрожь. Когда они прогуливались по улице Яффо, Лотшин заметила интерес сестры к магазинам одежды. Это показалось ей признаком возвращения к жизни. Она купила ей новые платья и посоветовала уйти из коммуны. Добрая душа, она надеялась вывести сестру из глубокого кризиса. А ту преследовали слова возлюбленного: “Я люблю тебя, но наш брак будет катастрофой для нас обоих”.

Прошли две недели, и он привез ей столик, заказанный у плотника из Бейт Арбы к свадьбе. Она отшвырнула столик и сказала: “Пожалуйста, ты можешь вышвырнуть меня, а я не уйду”. Он расхохотался, обнял ее, и оба, смеясь, повалились на кровать. Они так истосковались друг по другу… Наутро он сказал: “Ты хочешь жениться на трупе? Обратись к доктору Паде. Пусть он тебе объяснит, до какой степени я болен”.

Доктор – симпатичный мужчина с телом атлета, высокий и широкоплечий. Он кричит на своего друга Израиля: “Осел! Тупица! Выбей из головы болезнь! Немедленно езжай к ней и женись! И бросай кибуц – так ты добавишь себе годы жизни!”.

Израиль отбивался: “Она хочет ребенка”.

“Она хочет ребенка от тебя, так подари ей ребенка”, – сказал доктор.

Наоми же врач сказал:

“У него действительно тяжелый порок сердца. Оно может, без всякого предупреждения, остановиться в любой момент”.

“Даже одного часа быть его женой для меня достаточно”.

“Израиль тебе так дорог. Я помогу тебе. Ты сможешь жить с ним нормальной жизнью вопреки его болезни”

Израиль Розенцвайг силой своей любви прогонял из ее памяти мрачные образы. Преследующие ее и не дающие покоя мысли уступили место нормальным чувствам и реакциям. У нее изменилось представление о самой себе. Благодаря Израилю к ней вернулся здоровый цвет лица и красота молодости, несмотря на то, что ей уже было тридцать семь лет.

Любимый мой человек,

очень жаль, что ты не поехал со мной, ибо тогда я не пошла бы к парикмахерше Ирме, которая занявшись моей прической, срезала и срезала волосы. И если бы