Не жить хотела, хотела узнать? Так хотела, что испугалась, убедила себя в обратном?

Или боялась, что всё-таки сможет понять.

Но вот, она лежала в той самой спальной, в той самой постели. И не могла описать свои ощущения. Попросту не хотела этого. Да и «желание» как что-то значащее — этого тоже нет.

А ещё от стены отслоилась тень. Тёмная-тёмная, высокая тень. Стояла над ней. Не глядела в глаза, только смотрела на тело.

Где-то вдали слышался бой церковных колоколов. Тот самый ночной третий час.

А потом темнота перед взглядом. Не как в тумане — а как если бы отключение света — это наползающая стена черноты. Спокойная, приближающаяся. Суховата на вкус. Давящая, твёрдая.

Такая твёрдая, от которой невозможно дышать.

Только треск ткани чувствуется. Слюна собственная. И мешаются пух и мелкие перья во рту.

Она выбрала жизнь?

Да, не свою.

Научиться понять.

А сама — просто тело. Любое, обычное деперсонализированное тело, познакомившаяся с полным отсутствием чувств.

Михаил

— У нас будет ребёнок.

Мужчина сидит за компьютером, кивает.

— Да, да, здорово.

— Нет, — смех, — ты меня не услышал. Повернись, пожалуйста. Я беременна. У нас с тобой будут дети.

Тот разворачивается в кресле, окидывает говорившую усталым взглядом.

— Это… — заминка. — Да, — кивает. — Это хорошо.

***

— Я знаю, ты, скорее всего будешь против, но я хочу оставить ребёнка. Но вообще не представляю, что делать.

Мужчина сидит рядом. Склоняется, закрывает лицо руками, вздыхает.

— Ты абсолютно уверена в своём решении?

— Да.

Тот касается ладони говорившей, вздыхает.

— Мы придумаем что-нибудь. Обязательно.

***

— А что с твоей Александрой? Ты её хоть иногда навещаешь, поддерживаешь её?

— Не мои проблемы, — холодный ответ. Не отводит взгляд. — Водку она любила больше, чем меня или нашу дочь.

— Алкоголизм излечим.

— Вот пусть и лечится.

Тяжёлый вздох.

— Я тебя поняла.

***

Они вчетвером сидели на всё той же кухне.

Картина к «Тарасу Бульбе» на всю стену, иконостас под потолком.

Михаил с одной стороны стола, Ната и обе дочери — напротив мужчины.

Никто не прикасался к еде, и в целом в воздухе ощущалось напряжение, молчание.

— Нас ведь пятеро должно быть, — заметила женщина, пристально глядя на своего бывшего мужа. — Верно? — кивнула к сидевшей от неё по правую руку Розе.

Та не ответила, окинула отца вопросительным взглядом.

Маша с удивлением мотала головой, смотрела на отчего-то серьёзных взрослых. Девочка совсем не так представляла себе счастливое воссоединение семьи.

Да и для самого мужчины всё как-то слишком молчаливо и странно. Как будто застывше. Будто — и это тоже картина на чьей-то кухонной стене.

Михаил повёл плечом. Зажмурился, проморгался.

Всего на миг ему показалось, что сидевшие перед ним — не его дочери, не его жена. Просто застывшие восковые фигуры. Слишком ровно и прямо те перед ним сидели. Слишком неестественно улыбались. Мария особенно. Спину вытянула, одна рука — локтём и ладонью на столе, другую — подняла, чуть-чуть свела пальцы, будто что-то сказать хотела. Рот приоткрытый, тёмные волосы забралом скрыли часть лица. Стеклянный и прямой взгляд.

— Я могу пойти на чердак? — спросила девочка.

— А? — её отец вздрогнул, отёр лицо. И старшая сестра и мать медленно посмотрели на Машу. Перевели спокойные взгляды на Михаила — и обе кивнули.

Роза нагнулась, встала из-за стола, подошла к младшей.

— Пойдём, малая, мама с папой пусть отдохнут.

Не дожидаясь ответа, взяла её под руку — и обе скрылись в коридоре.

Слышались их шаги на лестнице на второй этаж.

Михаил и Ната опять остались одни.

— А чего нам тут сидеть? — та откинула прядь, сложила подбородок на подставленную ладонь, чуть склонила голову. — Хочешь, можем выйти во двор. Девочки могут и сами побыть.

— Могут, — согласился тот.

— Она за мамой скучала, — вздохнула Ната. — Спасибо, что и её привёз.

Тот улыбнулся, выдохнул, опустив взгляд.

***

Муж с женой вдвоём сидели на веранде второго этажа, пили сухое полусладкое. Ну, как пили. Бокалы всё ещё почти полные, сделали по глотку.

Ната — в кресле-качалке, на спинку откинулась, смотрела на ночной луг.

Михаил — опять-таки с другой стороны стола. Даже будучи снова вместе, они держались друг друга поодаль.

— С органами не было сложностей? — женщина потянулась к бокалу.

Её бывший муж взял свой, отхлебнул, посмотрел на собственное размытое отражение в тёмном напитке. Мутное, неразборчивое. Печальное.

Ната никак не могла знать про органы. Это случилось после её…

— Отъезда, — она кивнула, сделав новый глоток. Склонила голову, откинула волосы. Замечалась грубая запёкшая кожа на щеке. — Моего отъезда, — улыбнулась. — Давай думать так.

Тяжёлый вздох: да. Картина идеальной семьи возможна только в медленном, всеобъятном кошмаре.

— И даже здесь ты ничего не расскажешь мне о моей дочери. Где она, Михаил? — спросила Ната спокойно и отрешённо. — Где моя девочка? Это всё, что я хочу знать.

***

— Ты… Что предлагаешь? — всплеск руками.

Мужчина смотрит прямо в глаза. Скрестил руки, невозмутимо пожимает плечами.

— А у нас есть ещё варианты?

— Детдом. Уйти. Нам вместе уйти. Не тебе. Я не знаю…

— Ты остаёшься. И девочка будет жить, — твёрдый ответ. — Твой ребёнок обязательно будет жить.

***

Ната всё так же покачивалась в кресле, медленно пила вино, косилась на поникшего мужчину.

Тот медлил с ответом.

— Ты так молчишь, будто бы тебе есть, что терять.

— А ты даже не пытаешься убедить меня, что происходящее — не иллюзия.

— А мне нравится, — женщина повела плечом. — Думай, что это только иллюзия.

— А кошмара уже не будет, — тот спокойно ответил. — Сама знаешь: терять-то нечего. И нет смысла, некуда уходить.

— И всё-то ты знаешь, — она повернулась так, чтоб смотреть на него. Мягко, с теплом, с улыбкой.

Да, конечно же. Это всего лишь слишком осознанный сон. Который… Когда начался? Вот опять слышится вой сирен. Наверное, легавые на подходе. Значит, он у себя дома? Сейчас там, в спальной Маши, совсем один? В реальности — всё именно так?

Он уехал с дочерью, потому что хотел иной