– Что случилось в Курдистане? Я по твоему голосу слышу. Ты какой-то другой, более открытый, что ли.

– Там было совершенно нереально, – сказал он. – Война нереальна. ИГ атаковало базу, где мы находились.

– Ты кого-нибудь убил?

– Да. Иначе бы убили меня.

Они стояли по горло в воде, всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Она все еще могла отступить.

– В одиночку я не справлюсь, – прошептала Саша. Она стояла так близко, что могла видеть форму капель на его щеке. – Поедешь со мной в Северную Норвегию? Только мы вдвоем?

– Ты можешь доказать, что тебе можно доверять?

– Да, – ответила она и осторожно поцеловала его. Приглушенный свет окрашивал стены лиловым. Вода на поверхности легонько колыхалась.

Саша закрыла глаза, отпрянула назад, оперлась на край бассейна, вылезла из воды, не оглядываясь, прошла по теплому полу в раздевалку, сняла бикини и долго стояла под душем, вода которого становилась все холоднее, под конец она стучала зубами под ледяной струей.

Глава 35. Память – это все, что остается от человека после смерти

Лыжня на севере Нурмарки держалась долго. Фён поднял температуру в Редерхёугене выше 20 градусов, уличные кафе в столице заполонили опьяненные весной люди, а в часе езды от города было по-прежнему полно снега и красивых пасхальных лыжней.

Несколько дней Улав провел в хижине М. Магнуса, на Мюлле. Уезжать далеко он сейчас не хотел. Обычно-то устраивался с семьей в охотничьем домике в Гейло[93]. Но почва под ногами расползалась. Все плыло.

Последнее время он много думал о Юхане Григе, о том, как его старый друг лежал тогда в судорогах на полу. На церемонии прощания на григовской вилле Улав произнес речь, где представил его как «безусловно самого оптимистичного издателя второй половины двадцатого столетия, чьи заслуги в обеспечении свободы слова и печати останутся важным компонентом истории, когда ученые будущего станут писать о свершениях нашей страны в эпоху нефти и благосостояния».

Час уже вечерний, но совсем светло, дни все длиннее. Мартенс шел ровным попеременным шагом, и Улав с трудом поспевал следом за офицером по лыжне на южном склоне Мюллы, через Птичьи болота и к горному приюту Бислинген.

– Лыжня Форму, в честь Ивара Форму[94], – ухмыльнулся офицер немного погодя, когда они уже подходили к вершине. – Олимпийское золото в пятидесятикилометровой гонке в Инсбруке в семьдесят шестом, его главная победа.

– Ивар провалился под лед здесь, в Нурмарке, несколько лет назад, – мрачно сказал Улав. – Трагическая история.

Магнус остановился возле приюта и отдыхал, опершись на палки, меж тем как Улав старался отдышаться.

– Ты слишком много думаешь о смерти, Улав.

Улав не ответил, только медленно покачал головой.

– В таком месте трудно думать о чем-то другом, – в конце концов сказал он, показывая лыжной палкой на постройку.

Старый горный приют выглядел плачевно. Двери заколочены фанерой, окна выбиты. Сквозь оконные проемы елки у обшарпанных стен протянули свои ветки внутрь. Зрелище упадка всегда пугало Улава.

М. Магнус воткнул лыжи в сугроб и направился к панорамным окнам общей комнаты на первом этаже. Внутрь он вошел через окно.

– Когда-то это была крыша Нурмарки, – качая головой, сказал М.М. – Я ездил сюда лыжным автобусом, когда хотел спокойно побыть в воскресенье на солнышке. А что теперь?

Помещения разграблены жуликами и испоганены местным сбродом.

– Знаешь, Мартенс, – задумчиво сказал Улав, когда они заглянули в разбитую кухню, – иной раз я просыпаюсь от кошмара, будто Редерхёуген стал таким, как это место. Что стоят лишь стены построек, а окна выбиты.

Магнус, прищурясь, взглянул на него:

– Как по-твоему, о чем вообще говорят кошмары?

– О том, что все, что у нас есть, и мы сами тоже, когда-нибудь исчезнет. Мы можем трудиться сколько угодно, можем поддерживать благосостояние, но однажды что-нибудь случится и выбьет почву у нас из-под ног. Наши собственные ошибки или что-нибудь нам неподвластное.

– Смерть – это полная и окончательная утрата власти, – сказал М.М.

– Ты сам слишком много рассуждаешь о смерти, – буркнул Улав.

Запустевшее место навевало пессимизм, и они вышли на улицу. Хотя здешний воздух слегка дышал высокогорьем, он был вдобавок напоен солнцем и теплом. Они сели на склоне с видом на отлогие холмы, простиравшиеся до южного горизонта.

М.М. протянул Улаву апельсин, предложил глоток бренди из фляжки.

– Тебе надо вернуть себе власть, – сказал Магнус.

– Легко сказать, да трудно сделать. Сверре и Александра знать меня не желают, а через несколько дней предстоит этот треклятый семейный совет с бергенцами.

– Давай по порядку, – назидательно сказал Магнус. – Семейный совет – чепуха, ты выиграешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Не будем финтить, – сказал М. Магнус. – Ты боишься, что Вера по завещанию отписала бергенскую недвижимость. Да отдай ты ее! Пускай забирают. Напиши черным по белому, что завещание не найдено и достигнутое вами соглашение имеет юридическую силу.

– Отдать Хорднес? – воскликнул Улав. – Это же роскошная усадьба, которую они арендуют за гроши, и теперь она выглядит, будто там живет шайка бродяг. – Он ткнул большим пальцем себе за спину. – Того и гляди, станет таким же, как этот Бислинген.

– Возвращаемся? Темнеет уже.

В эту самую минуту у Улава в кармане куртки зазвонил телефон. Он лежал в рукавице, и Улав не сразу выудил его оттуда.

– Улав Фалк.

– Это Джонни. Джонни Берг.

* * *

Джонни медленно шел к Редерхёугену по дорожкам среди вилл, мимо запаркованных «тесл», мимо живых изгородей, укрывающих сады от посторонних взглядов. Он встретится с Сашей, но прежде надо сделать одно дело.

– Берг, – медленно произнес Улав Фалк на другом конце линии, словно стараясь выиграть время. – Неожиданный звонок, должен сказать. Я слышал, что вас выпустили. Черт побери, что творится в армии, дело не мое, но надеюсь, вы так или иначе вернетесь на службу. Норвегия – маленькая страна, нам нужны все дельные люди. А вы были одним из лучших, возможно, даже самым лучшим.

– Спасибо, но я звоню не поэтому. Я хотел бы встретиться с вами.

– Вы хотели бы встретиться… – повторил Улав. – Это касается… – Он подыскивал слова. – …проекта книги о Хансе, да? Что ж, мне есть что сказать про добряка Ханса. У нас долгая общая история, и наши семейные ветви навсегда переплетены. Вообще-то я и сам собирался вам позвонить.

– В известном смысле да, – сказал Джонни. – Я с удовольствием поговорю и о Хансе. Но я имел в виду другое. Мы разминулись с вами на несколько минут, когда я навещал