Шрифт:
Закладка:
– Послушай, Ян Ивар, – сказал Джонни, – ты давно не слыхал обо мне не оттого, что я что-то имею против тебя. Вообще-то нет. Но сейчас я к прессе обращаться не стану.
– Почему?
– Потому что у меня недостаточно крепких доказательств. Ты что так, что этак в выигрыше. Если мне поверят, ты выиграешь. А если общественность, как говорится, протащит меня под килем и отдаст под суд за нарушение закона о госбезопасности, ты все равно выиграешь – засветишься в СМИ как звездный адвокат. В этом разница между нами. Двадцать один год тюрьмы за шпионаж и убийство для меня и победа для тебя. Я намерен убедительно доказать, что закулисные, частные акторы в обход парламента устраивают казни норвежских граждан. Потому и поехал на фронт, чтобы поговорить с Майком.
Рана кивнул:
– Умно.
– Я знаю, что со мной случилось, – сказал Джонни. – Понимаю, как действовали эти люди. Использовали Майка, чтобы использовать меня. Но чтобы их прищучить, нам надо распутать всю цепочку. И я знаю, куда она ведет.
– Куда же?
– Расскажу, только когда соберу более надежные доказательства.
– А ты чертовски крепкий орешек, Джон Омар Берг, – улыбнулся Ян И. Рана, вставая. – Кстати, сюда звонила одна дама. Черт, от нее запахло деньгами с первого слова. Александра Фалк. Спрашивала, нет ли у меня новостей о «клиенте Берге».
Он засмеялся, Джонни почувствовал, как екнуло сердце.
– Краснеешь, братишка? Разве ты не завязал с продажей наркотиков и купаньями голышом с богатыми девицами? Это мы в юности таким баловались.
– С наркотой я покончил, – сказал Джонни.
– Я малость поразнюхал насчет отзыва Боевого креста, – сказал Рана, кивая на портрет на стене. – Решает король, в Госсовете, на практике – правительство.
– Король – хороший мужик, – сказал Джонни.
Рана улыбнулся:
– Вот именно! Никто не любит короля больше, чем мы, понаехавшие. Норвежцам это невдомек. Они думают, мы просто знай сидим да смотрим свои мусульманские передачи с муллами в чалмах, которые норовят тайком насадить в Норвегии шариат. Конечно, есть и такие, не отрицаю. Но вот что я тебе скажу: никто не любит короля, а стало быть, и 17 мая больше, чем мы. Народные гулянья на улицах и верховный властелин, получавший власть по наследству. О, в этом деле у нас богатый опыт!
Джонни кивнул.
– Норвежцы, черт побери, не понимают, до какой степени мы любим эту страну. Именно это ты должен до них донести, когда в свое время будешь говорить с прессой, Джонни.
– Что?
– Боже, храни короля и отечество, брат.
Глава 34. Эффект присутствия
Ей пришлось провести перед зеркалом много времени, чтобы выглядеть так, будто она вовсе не думала, как выглядит. Под конец она выбрала винтажную блузку с красным узором, без воротника, купленную в Париже. Потом подчернила глаза, разочарованно вздохнула, смыла краску с глаз и вышла из дома.
Стоял светлый и непривычно теплый весенний вечер. Повсюду гудели насекомые и бежали ручейки, как и полагается в эту пору года. Низкое солнце золотило зеленую листву. Саша сняла куртку, повесила на руку, теплынь, даже с закатанными рукавами не зябко.
Джонни позвонил ей, извинился за молчание и предложил встретиться.
– Давай в Редерхёугене, – ответила она.
– А где это? – спросил он.
– Где я живу, – сказала она.
Саша, ты что делаешь? «Изучаю архивы», – ответила она себе самой вслух и пошла к воротам. Расследование ведет их в Северную Норвегию, в прошлое Веры, к затонувшему судну на дне. Может Джонни приехать сюда, в Рёдерхауген?
Пожалуй. Но Саша солгала бы себе, если б стала утверждать, будто зазвала его только поэтому.
Он ждал у ворот Редерхёугена, прислонясь к столбу.
– Саша! – Он обнял ее.
Взгляд у него был другой, он словно смотрел внутрь себя, такой же взгляд был у Сверре, когда он вернулся домой из Афганистана. Она заметила царапины на его лице, но промолчала, просто повела его в аллею.
– Не мешало бы тебе все объяснить, – сказала Саша.
– Что ты хочешь знать?
– Ты просто взял и уехал, причем не куда-нибудь, а в Курдистан.
– Надо было взять там несколько интервью.
Она перебила:
– Интервью… Ты сидел там за шпионаж.
– Ханс рассказал?
– Не все ли равно кто. Ты много чего знаешь о моей семье, но про себя ни слова мне не сказал.
Они шли по аллее к развороту. Справа на вершине холма высилась башня, облитая золотым вечерним светом.
– Потому что я не был с тобой откровенен, – сказал он.
– Вот как? – Она ощутила укол тревоги.
– Ты знаешь, что вообще-то я желаю вам зла, Саша?
– Вам? Это кому же?
– САГА, твоей семье, фалковским пароходствам. – Он пожал плечами. – Не принимай это на свой счет. Я говорю вообще о том одном проценте, нет, одной десятой процента самых богатых в Норвегии и в других странах. По-моему, несправедливо, что остальному большинству остается делить так мало… – Он кивнул на сияющие кроны деревьев, на главный дом. – А очень-очень немногие, десятые доли процента, имеют так много.
– Да, это наше, – сказала Саша. Таким, как он, не понять, что ее предки не декаденты-аристократы, а смелые и прозорливые бизнесмены, которые с огромным личным риском строили компании и создавали рабочие места. – А ты что предлагаешь, коллективное хозяйство?
– Помню, как я впервые очутился в таком вот месте, как это, – сказал Джонни. – Знаешь, когда в тринадцать-четырнадцать лет начинаешь понимать, что мир куда больше той округи, где ты вырос. Я тогда еще жил у приемной матери в Бьёльсене[92]. Мы немножко приторговывали наркотой, и однажды меня и двух других ребят пригласили в гости богатые девчонки, они хотели купить марихуану. Там мы быстро очутились в роскошном бассейне. Абу, второй мальчишка, плавать не умел, а когда одна из девчонок отрубилась в бассейне, остальные вызвали полицию, и те приехали забрать нас в кутузку.
– Тебя сцапали?
– Не-а, – улыбнулся он. – Не сцапали. Я смылся.
Саша отперла цокольную дверь, провела его в библиотеку.
– Вот здесь я работаю.
Джонни немного прошелся по комнате, взглянул на потолок атриума.
– Ничего себе местечко, – сказал он, впервые вроде как под впечатлением
