Тренинг по компьютерной системе был выездным и проходил в Веллингтоне. Я никак не мог бы ездить каждый день туда и обратно. Я был вынужден оставить Линди одну. В день перед отъездом я, как всегда, купил ей пару пакетов продуктов, но, когда попытался поговорить с ней, она включила радио на полную громкость, чтобы заглушить мой голос.

Этот курс можно было пройти за день. Остальные слушатели в основном оказались моложе, но до них все как будто медленно доходило. Обучиться работе с системой было чрезвычайно просто. К тому же под конец недели нам все равно выдали буклет с объяснением всего процесса. По вечерам мы возвращались в дешевый отель. Девушки ходили вместе ужинать. Некоторые из них каждое утро возвращались с похмелья. Я покупал сэндвичи и съедал их в своем номере под телевизор. Их предложения присоединиться я полностью игнорировал. Одна из преподавательниц курса сказала, что мне, возможно, стоит поработать над социальными навыками, но зато похвалила мой талант к обучению.

Для меня оказалось мучением так долго находиться вдали от дома. Хотя я был уверен, что Линди меня ненавидит, мои чувства к ней не угасли. Я часто думал о том выражении экстаза на ее лице, когда я положил ребенка ей на грудь. На меня она так никогда не смотрела. Но она говорила, что любит меня. Пока не появился ребенок, мне этого было достаточно. Я часто думал отпустить ее, а потом исчезнуть, но куда я мог отправиться? У меня не было денег на самолет, хотя я на всякий случай продлил действие паспорта. Когда-то я откладывал деньги для побега, но потом мне пришлось потратить их на оплату счетов. Линди знала мое настоящее имя и всю историю. Она бы рассказала. Я бы провел всю оставшуюся жизнь в тюрьме. Может, в какой-то момент она и правда меня любила, но только не сейчас. За последние годы я очень много раз менял замки на двери сарая. Я знал, что ей никогда не удастся выбраться.

Когда пришла пятница и тренинг закончился, я пять часов ехал до Роторуа на полной скорости. Я был дома в полночь и сразу же пошел в сарай.

Она лежала на кровати, но тут же села.

– Где ты был? – спросила Линди. Лицо у нее было заплаканное, а голос – совсем тихий.

– Я пытался сказать тебе в субботу вечером, но ты не хотела слушать.

Она разразилась слезами.

– Я думала, ты умер. Это было как в тот раз, когда твой отец умер, но я… я скучала по тебе.

Я подошел и протянул к ней руки. Она кинулась к моей груди.

Несколько следующих недель мы говорили столько, сколько никогда в жизни. Как будто хотели восполнить все годы молчания.

– Я так злилась на тебя. Я приняла, что ты отнял мою свободу. Я отказалась от попыток убежать. Я полюбила тебя вопреки собственной воле. Ты всегда был таким добрым и внимательным. Полной противоположностью своего отца. Но потом единственным моим желанием стал ребенок. Я тебя не обманывала, клянусь! Именно поэтому, когда я забеременела, это показалось мне чудом. Я никогда ни о чем тебя не просила – долгие годы. Но ребенок сделал бы нас настоящей семьей. Это существо, которое можно любить безоговорочно.

Мне стало больно от этих слов, и я ответил:

– Слушай, дети постоянно болеют. Я никак бы не смог отвезти ее в больницу к доктору. Ты бы хотела, чтобы твой ребенок вырос здесь? Вот так? – Я обвел руками ее комнатку без окон.

Линди обернулась с совершенно растерянным лицом, и тут я понял, что этот сарай был ее домом гораздо дольше, чем любое другое место. Она жила здесь шестнадцать лет, и после того, как отец умер, она чувствовала себя здесь в безопасности. Ей было тридцать лет. Эта комнатка без окон, по мере сил мной благоустроенная, казалась ей вполне нормальной. Я сразу пожалел, что напомнил, насколько противоестественна эта ситуация. Ее попытки убежать уже никак не были связаны с поиском дома, но только с поиском своего ребенка. Я знал, что удерживать ее взаперти – это неправильно, но она успела забыть об этом.

Постепенно мы снова стали близки, пока Линди в итоге не пустила меня обратно в свою постель. Она больше не просила о ребенке, и, как только смог себе это позволить, я сделал вазэктомию: однодневную и относительно безболезненную процедуру. Я снова снял цепь, и Линди была мне безгранично благодарна. Я чувствовал себя монстром. Именно этим словом моя мать обращалась к отцу. Я помнил.

На работе я быстро миновал уровень цифровой каталогизации счетов. И написал в головной офис IT-отдела и предложил им несколько усовершенствований по программе, которую они тогда писали, чтобы она стала более удобна для пользователей. Я научился пользоваться другим программным обеспечением и, отклонив предложение стать помощником руководителя IT-отдела в головном офисе банка в Веллингтоне, начал искать другую работу. Я сменил их довольно много – год в маленькой брокерской конторе, два года в страховой компании, но это всегда было недалеко от Роторуа. В 2004 году я стал IT-специалистом в «Рабобанке» Роторуа. На этот раз мне выделили собственный кабинет. Дела шли в гору.

Во время обвала 2008 года наш банк провел серию сокращений, и у меня уменьшилась зарплата. Тем не менее я был им нужен и остался на своей должности. В 2009-м, когда в Америке произошло несколько крупных мошенничеств с кредитными картами, я предложил свою кандидатуру в наш отдел кибербезопасности. И меня взяли. Теперь мой заработок был достаточно высок, чтобы поддерживать для нас с Линди комфортный уровень жизни.

Я постепенно поднимался по карьерной лестнице и, когда начал сам проводить собеседования, старался нанимать всех кандидатов из маори, которых мог. Бытовой расизм прошлого теперь справедливо рассматривался как позорный. Культура маори проникала в культуру пакеха. Теперь язык маори обязательно включался в нашу повседневную переписку, и все имейлы подписывались не только с «Наилучшими пожеланиями», но и «Ngā mihi». Я часто думал о Ранджи и его потенциале, который позволил бы ему занять любую должность, которую мы предлагали. У него был врожденный талант к математике, который он начал в себе замечать, только когда как следует ею занялся. Времена и подходы поменялись к лучшему.

Я установил люк на крыше сарая Линди, чтобы у нее было естественное дневное освещение. Я уставил дальнюю стену с телевизором