треугольниками или кисточками, а к шапкам пришивала уши, какие я носил в детстве. Я продавал их с прилавка вместе с собственными продуктами. Зимой я больше выручал за ее товар, чем за свой.

Я настаивал на контрацепции. Линди отчаянно хотела ребенка, но это создало бы кучу проблем, а у нас и так едва хватало денег, чтобы оплачивать счета. Мы не могли позволить себе ребенка. К тому же что мне с ним делать? Взять его к себе в дом и растить так же, как растили меня, или оставить его в сарае с Линди? Там нам троим места не хватит. А что, если ребенка она станет любить больше, чем меня? Я настаивал на презервативах, и она в итоге согласилась. Я никогда ни к чему ее не принуждал и не давил. Я не стал подмешивать ей таблетки. Я думал об этом, но все равно не смог бы их достать и хотел, чтобы наши отношения были честными и открытыми.

Когда четыре года спустя, в 1996 году, она сказала, что беременна, это застало меня врасплох. У нее два месяца не было месячных. Я этого не заметил. Это был единственный раз, когда я на нее разозлился. Она проткнула презерватив булавкой? Или сохранила использованный и каким-то образом сама себя осеменила? Линди клялась, что нет.

– Наверное, презерватив порвался. Такое случается. Я читала об этом.

– Мы не можем позволить себе ребенка, Линди, и ты это знаешь.

– Я буду экономить на всем. Я могу вязать еще много всего другого. Свитера, пальто. Я буду работать в два раза быстрее. Я обещаю, у нас все получится, правда получится! – Но ее мольбы были ни к чему. Она уже ждала ребенка, и я никак не мог остановить это, не причинив ей вреда.

Две недели я мучился мыслями о том, как мы будем справляться. Я наблюдал, как раздувается живот Линди, а ее возбуждение растет вместе с ним. Она знала, что не поедет в роддом, но постоянно приводила в пример меня.

– Твоя мать два раза родила самостоятельно. Если она смогла это сделать, смогу и я.

Я ездил в Окленд, чтобы купить книги о беременности и родах. Мы оба изучили их от корки до корки. Я заказал несколько медицинских учебников по акушерству.

Больше всего я боялся, что Линди умрет при родах. Я изо всех сил притворялся, что радуюсь происходящему, а Линди, полагаю, изо всех старалась верить мне. Она не переставая фантазировала, то решая, что у нее будет девочка, то с уверенностью утверждая, что мальчик. Она говорила о том дне, когда мы сможем взять ребенка с собой на горячие источники, и о стишках, которые будем с ним или с ней разучивать. С каждым днем мою грудь все сильнее стискивала боль.

В конце августа 1996 года у Линди начались схватки. Воды удачно отошли в душе. Я старался быть рядом с ней каждую свободную минуту. Я очень боялся возможных последствий, если ей придется справляться в одиночку. Когда я зашел в сарай и увидел ее на кровати на четвереньках, то сразу понял, что происходит. Я пытался блокировать воспоминания о схватках моей матери в той грязной комнате двадцать два года назад. Тогда я был слишком мал, чтобы понимать происходящее.

Но теперь я был готов. У меня при себе уже имелся саквояж с инструментами. Я все стерилизовал специальной жидкостью и расстелил на кровати, где пыхтела и тужилась Линди, пластиковое покрывало. Время от времени она переворачивалась на спину, но так было еще больнее. Она как будто никак не могла найти положение, в котором ей удобно. Наконец она улеглась на бок, пока ее не накрыла очередная волна боли и все ее тело не покрылось потной пленкой.

– Это же нормально, Стиви? Все же нормально?

Я пытался убедить ее, что так и есть.

Через семь часов, когда на этот поздний летний вечер спустилась тьма, Линди напряглась последний раз и издала такой крик, подобного которому я не слышал никогда в жизни, а их я наслушался достаточно. Она вытолкнула из себя головку ребенка. Я запустил в нее свои руки, мне удалось ухватить крохотные плечи ребенка, и тут младенец целиком выскользнул на пластиковое покрывало. Идеальная девочка. Она была покрыта пленкой почти что фиолетовой слизи. Я этого ожидал, или думал, что ожидал, но ничто не может подготовить тебя к реальности.

Линди почти бредила от боли, страха и радости и потянулась к ребенку.

– Она дышит? Она дышит?

Я не мог понять. Она корчилась и извивалась в моих руках. Я хотел вытереть ее начисто, но Линди жадно потянулась к своей дочери. Ровно в тот момент, когда я положил маленькую девочку Линди на грудь, ее крохотный рот открылся, и она запищала, словно котенок. Меня переполняли изумление и восторг. Я перерезал пуповину стерилизованными ножницами. Мы с Линди плакали. Ее тело еще несколько раз сотрясли схватки, и с последним усилием вышла плацента. Я сделал ей чая и начал прибирать кровавые следы. Я помог Линди дойти до душа, и там мы вместе с ней обмыли нашу дочь в большом тазике с водой. Линди я тоже помыл, очень аккуратно. Она выбилась из сил.

Я дождался, пока Линди и ребенок уснут, а потом взял крохотную девочку из рук матери и выскользнул из сарая, тихо закрыв за собой дверь. Уже миновала полночь. Я отнес ее в дом, плотно запеленал в одеяла, которые купил в комиссионном магазине в Окленде, и положил в деревянный ящик, щедро застеленный старыми газетами. Я отнес ящик в машину, положил его в изножье пассажирского сиденья, где никто никогда не сидел, и поехал в Окленд. Она даже не шелохнулась.

Часть третья

Глава 47

Салли

В деревне все вернулось на круги своя. Теперь у меня была идеальная работа. На выходных я ездила в «Фарнли Манор» и играла на фортепьяно. А иногда и в будни, когда там проходили свадьбы. Еще мне предоставили безлимитный доступ к чаю, кофе, канапе и выпечке во время обеденных перерывов. Я и мечтать не могла о лучшем.

К середине ноября на моем банковском счете оказалось два миллиона фунтов с продажи дома Конора Гири. Без налогов могло бы быть и три. Джефф Баррингтон уговаривал меня обратиться за финансовой консультацией, чтобы куда-нибудь эффективно вложить эти деньги, но они казались мне грязными. Я сделала большое анонимное пожертвование в