– Может, вам приснилось? – предполагает она.

– Такое возможно, но нет! Это случилось на самом деле!

– Так вы не знаете, кто это был?

– Нет! Нет! Сколько раз повторять? Не знаю!

– А кто это мог бы быть?

– Кто угодно. Любой.

– Но не медбрат, который… – начинает она, а дальше я не разбираю. Возможно, что-то про график дежурств.

– Не медбрат, – соглашаюсь я.

(Череда глухих ударов наверху.)

Коренастая докторша глядит на мои пальцы. Я довольно крепко сжимаю куклу в районе груди, будто хочу перекрыть ей кислород. Докторша протягивает руку и, осторожно забрав у меня куклу, кладет ее на стол возле другой, которая по-прежнему отдыхает на импровизированной кровати.

Ритмичный стук наверху смолкает, слышатся тихие радостные возгласы.

– Есть одна… (что-то, мол, и что-то, не понимаю)…насчет куклы, – говорит докторша.

– Что?

У нас над головами раздается скребущий звук: возможно, кто-то передвигает стулья по деревянному полу комнаты отдыха. А затем… неужели аплодисменты?

Кукла-мальчик, которую я сжимал в руках чуть ранее, соскальзывает с края стола и шлепается на пол. И вдруг снаружи раздается вопль. Откуда-то сверху падает одетая в белое фигура, проносится мимо нашего окна и с глухим стуком ударяется о землю.

Крик боли. Мне кажется, я ощущаю эту боль. Вздрагиваю, глаза закатываются. Комната начинает вращаться.

Докторша как будто уменьшается в размерах, медленно летит от меня прочь. Кабинет растворяется: сперва туман поглощает углы, затем стену позади стола и сам стол… Докторша – неразличимое пятно вдалеке – в ужасе озирается, вскакивает с места и бросается к окну.

Зрение покидает меня. Я словно падаю в темный колодец, удаляясь от всего вокруг, и проваливаюсь так глубоко, что больше ничего не различаю.

Наверху опять крики. Они будто доносятся из глубины длинной трубы – едва уловимые, странные, с эхом. Вскоре звуки стихают совсем.

Похоже, в конце концов я теряю сознание.

Эдриан

Убийство Кеннеди? Человек на Луне? Рухнула Берлинская стена? Мандела вышел на свободу? Одиннадцатое сентября? Седьмое июля? [50].. Какие еще «концы эпохи» попали в ваши дневники? Вот вам мой.

– Значит, человеку положено столько благ, на сколько ему хватает жадности?

– Ага, – немного подумав, подтвердил я. – Довольно точное… как там его… резюме.

– Хо-хо! – Девушка вскинула брови, а затем глотнула из бокала. – Ты долбанутый на всю голову. – И с гаденькой ухмылочкой добавила: – Приятель.

Мы болтали в баре «Мэт» – тогда еще модном местечке. Как-то я видел там одного из братьев Галлахер [51]. Тем вечером я зависал с приятелями; на следующий день мы собирались махнуть на «Формулу‑1» в Брэндс-Хэтч, Сильверстоун, или где она там проходила. Девчонка пришла вместе с парочкой бывших одноклассниц, которые внезапно скрылись в дамской комнате: одна перед этим побледнела как смерть, а другая, видимо, рванула за компанию – волосы подержать. Третья осталась. Хлоя. Ее уже представили мне подруги. Сказали, что ее имя пишется Chloё, поэтому я про себя прозвал ее «Хлоя с омлетом». Или с умлетом? Как там называются эти две точечки над буквой?

Шум стоял такой, что мое имя Хлоя вряд ли расслышала. Впрочем, она не переспрашивала. Она была милашка. Возможно, еще студенточка: кудрявые черные волосы, щекастое личико с большими глазами. Соблазнительный топик, шикарные сиськи, брендовые джинсы, красные лодочки на шпильках. Одним словом – лакомый кусочек. Хотя сразу видно – палец в рот не клади.

– Просто у жадности плохой имидж, – сказал я Хлое.

– Угу. Как у фашизма.

– А ты у нас идеалистка! – подмигнул я.

– Да, у меня есть идеалы. – В ее манере говорить угадывались западные Домашние графства [52] и женская школа; пожалуй, она слишком уж старалась напустить на себя скучающий вид. – К тому же я человек, а значит, гуманистка.

– А еще женщина. Значит, феминистка?

Кажется, я просек фишку.

– Смотрю, ты схватываешь на лету.

– Да я вообще чудо, согласись. – Улыбнувшись, я отпил лагера. – Мои шансы растут?

Хлоя вскинула брови.

– Размечтался! С такими парнями, как ты, я не трахаюсь.

– А с какими трахаешься? – Я облокотился на барную стойку и немного придвинулся к Хлое, чтобы полнее завладеть ее вниманием.

Часть ее внимания я уже заполучил. Когда всплывает слово «трахаться» – это знак. Разговоры о сексе, даже если в целом тебя динамят или, во всяком случае, так заявляют, – это уже что-то. Обнадеживает, понимаете?

– С хорошими.

– С хорошими? – переспросил я скептически.

– Они кончают позже меня. – Она подмигнула, явно пародируя мое подмигивание, и, довольная собой, отпила из бокала.

Рассмеявшись, я с напускной робостью протянул Хлое руку.

– Я – Эд. – Легким наклоном головы я как бы намекал: «Давай начнем сначала?»

Девушка взглянула на мою ладонь так, будто та заразная.

– Эдриан, – добавил я, одарив ее фирменной нахальной улыбкой, которая уже растопила множество женских сердец, да и не только сердец.

К слову, улыбку я тренировал перед зеркалом, чтобы добиться нужного эффекта. И ничуть не стыжусь. А что? Я же не для себя – для других стараюсь.

Хлоя все-таки пожала мою руку, задержав ее в своей не дольше наносекунды.

– Хлоя, – представилась она.

– Знаю, твои подруги уже сказали.

– Так чем же ты занимаешься, Эд? Музыкальным бизнесом? Фильмами? – Она как будто хотела меня подколоть, хотя повода я вроде не давал.

– Нет, я занимаюсь деньгами.

– Деньгами?

– У меня хедж-фонд.

– А что это такое? – наморщив лобик, спросила она.

Справедливости ради, тогда за пределами нашей отрасли мало кто слышал о хедж-фондах; крах LTCM [53] еще не произошел – время было аккурат между азиатским кризисом и российским дефолтом.

– Это способ получения денег, – ответил я.

– Что-то вроде страхования долгов?

– Что-то вроде.

– Короче, ты экономический паразит. – Очередная фальшивая улыбка.

– А вот и нет. По правде сказать, мы снабжаем деньгами множество людей. Пускаем средства в оборот. Заставляем их работать эффективнее, чем кто-либо еще. Больше никто на такое не способен. При чем тут паразиты? Банки – вот настоящие паразиты! Высасывают деньги у тех, кто их по-настоящему зарабатывает. А мы трудяги. Точнее, хищники. Дельцы. Мы добываем прибыль. Управляем деньгами. Заставляем их работать. – Знаю, я начал повторяться – просто вошел в раж.

К тому же за пять минут до этого я хорошенько закинулся в туалете, и меня потихоньку накрывало.

– Говоришь, как продажник, – фыркнула Хлоя.

– А что плохого в продажниках? – не выдержал я; девушка уже начинала подбешивать. – Нет, я не из них, но если б даже был – что с того? Ты-то чем занимаешься, Хлоя? Кто ты по профессии?

Она закатила глаза и со вздохом ответила:

– Графический дизайнер.

– И чем же вы лучше продажников?

– Мы