Шрифт:
Закладка:
Футуризм являлся своего рода возвратом к романтизму, но, с учетом достижений техники, характера особого – аэропланно-машинно-автомобильного.
Он так больно и ревниво любил паровозы, что с ужасом глядел, когда они едут. Если б его воля была, он все паровозы поставил бы на вечный покой, чтоб они не увечились грубыми руками невежд. Он считал, что людей много, машин мало; люди – живые и сами за себя постоят, а машина – нежное, беззащитное, ломкое существо…
Восхищаясь машиной, обожествляя ее, футуристы всеми средствами искусства стремились внедрить в человеческое сознание новый лозунг: «Машина – сила!» (Словно бы иронизируя, выворачивая наизнанку старинный завет Фрэнсиса Бэкона «Знание – сила».)
Искусство («главными элементами нашей поэзии, – писал в манифесте Маринетти, – будут храбрость, дерзость и бунт»), требовали футуристы, должно стать зеркалом «души» заводов и поездов, вокзалов и авто, мостов и пароходов, отразить «урчание и хрип моторов, дышащих с неоспоримой животностью, трепетанье клапанов, движение поршней, пронзительный крик механических пил»…
Идеалом для футуристов становится и освобождение от «мертвой культуры». Маринетти: «До сих пор литература воспевала задумчивую неподвижность, экстаз, сон; мы же хотим восхвалять поступательное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, оплеуху и удар кулака…». «Сбросим Пушкина с Парохода Современности!» – возглашала в манифесте «Садок судей» московская группа футуристов, в нее входили и корифеи русской поэзии XX века – Владимир Маяковский и Велимир Хлебников.
Идеализируя технику, вознося ей дифирамбы, стремясь создать «динамическую литературу», футуристы заявляли:
«Человек абсолютно не представляет теперь интереса. Итак, уничтожить его в литературе. Заменить его, наконец, материалом, сущность которого надо постигнуть интуитивно… Нас интересует прочность стальной пластинки самой по себе, то есть непостижимое и нечеловеческое сцепление ее молекул и электронов… Отныне жар куска стали или дерева возбуждает в нас страсть сильнее, чем улыбка или слезы женщины».
В одном из манифестов Маринетти писал еще и так:
«Посредством интуиции мы разобьем враждебность, отделяющую нашу человеческую плоть от материала моторов. После царствования животного – вот начинается царствование механики. Познанием и дружбой с материей (ученые могут знать только ее физико-химические реакции) мы готовим механического человека с заменимыми частями».
Изобразительное искусство? Маринетти вообще отрицал станковую живопись. Он мечтал о технических фресках, чертимых посредством особых проекторов на облаках. А его единомышленник итальянский живописец Луиджи Руссоло, автор футуристического манифеста «Искусство шумов», 1913 год, согласно прокламируемой им поэтике «звуков, шумов и запахов», конструировал специальные аппараты-«шумопроизводители», имитирующие всю гамму звуков большого города, и пропагандировал подобное искусство, давая «концерты шумов».
Один из таких концертов состоялся в Париже. Публика была шокирована демонстрацией оркестра, в котором главные «партии» вели пишущие и швейные машинки, гудки, клаксоны. Завывали и ревели моторы и другие «инструменты», порождавшие «новые» звуки.
Эстетика машин? В 20-е годы XX века ею увлекались не одни только футуристы (кстати, Маринетти считал, что из футуризма выросли – кубизм, орфизм, симультанизм, зенитизм, лучизм, конструктивизм, имажинизм и другие течения). Дадаисты (Мэн Рэй, Франсис Пикабия, Марсель Дюшан и др.) изготовляли тогда из кусков металла – на плоскости, в объеме, с применением света, кинетических ритмов и так далее – различные «произведения»-знаки «машинного» свойства.
На своих полотнах «машинный мир» воссоздавал и французский художник, долгие годы примыкавший к кубистам, ставший позднее членом компартии, Фернан Леже (1881–1955). Видимо, он первым ввел эстетику машин в кинематограф. В 1924 году Леже ставит фильм «механический балет», где композиционно обыгрывалась самоценная динамика различных предметов, машин, зубчатых колес…
Сюда же можно отнести фильмы Деслава «Марш машин», «Электроночь». Своеобразная зрительная симфония из танца квадратов и различных прямоугольников показана в фильме Г.Рихтера «Ритм 21 года».
Но настоящим идолом для творцов искусства той поры стал, как писали футуристы, «гоночный автомобиль со своим кузовом, украшенным громадными трубами со взрывчатым дыханием».
«Рычащий автомобиль, как будто бегущий по картечи, прекраснее Самофракийской победы (Ники – Ю.Ч.)», – не уставали с восторгом повторять футуристы.
Любовь к машине сильнее страсти к женщине. Автомобиль придает мне уверенность в действиях. Если у меня полный бак, я знаю, на сколько мне его хватит, я могу менять скорость, притормаживать или газовать – автомобиль подчиняется моему любому желанию. Ни одна женщина не может любить с такой отдачей, поэтому по остроте ощущений мне ближе и понятней моя машина, чем плотская любовь мужчины и женщины.
Эго-футурист Игорь Северянин (1887–1941), король поэтов (27 февраля 1918 года на поэзовечере в Политехническом музее в Москве Игорь Северянин был провозглашен «королем поэзии», второе место тогда занял Владимир Маяковский), в своих стихах требовал, чтобы, когда он умрет, его на кладбище непременно свезли бы в автомобиле. Другого катафалка Северянин не хотел для своих шикарных похорон. И какие ландо, ландолеты, лимузины потянутся за его фарфоровым гробом!
Я в комфортабельной карете на эллипсических рессорах
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб…
писал Северянин, и читатель словно бы слышал ленивое баюкание эластичных резиновых шин.
Немного же потребовалось времени, чтобы из заманчивого, вожделенного, редкого, достижимого лишь для богачей авто превратилось в массовое воплощение самодовольства современного человека. В род механической собаченки, сопровождающей человека-хозяина всюду. Это удивительное слияние вещи и машины стало ныне любимейшей из человеческих игрушек.
Стучит мотор, вибрирует, трепещет от возбуждения и силы. Чинит разбой миллиардное автомобильное стадо, пасущееся на всех дорогах планета. Уже гуляет по свету анекдот о горожанине, «объевшемся» на загородной прогулке кислородом: чтобы он пришел в себя, его кладут под выхлопную трубу автомобиля. Мрачный юмор, за которым стоят довольно красноречивые цифры: на долю автомобильных выхлопов приходится львиная доля от общего количества атмосферных загрязнений.
Вредоносность авто давно осознана. Однако эта «молекула» второй искусственной природы оказалась настолько въедливой, столь соблазнительной для человека, что он – автомобилист-собственник – готов закрыть глаза на многое.
