— А я твоим. Могу добавить, что, если говорить о теле, я не тот, что прежде. Ты помнишь, я был очень требователен, но сейчас я ложусь с женщиной, только если она и хочет, и требует этого.

Фереште была удивлена:

— Не знаю, желаю ли я по-прежнему такого. Я делаю это так часто, что с желанием это уже и не связано…

— Понимаю. Что до меня, все делается совсем не так.

— Как ты живешь без этих частей?

— Как жить, я знаю, — с улыбкой ответил я, — но знание свое открываю только по просьбе.

Фереште смотрела на меня так, словно размышляла о чем-то, и мне стало интересно, попросят ли меня.

— Похоже, ты хочешь, чтобы тебя обняли.

Я смутился: неужели по мне так заметно…

— Хочу, — признал я.

— В таком случае, — ответила Фереште, — зову тебя обнять меня как друга. Никто еще этого не делал.

Я развел руки и сомкнул их вокруг нее, а она прильнула ко мне всей своей теплой тяжестью. Я чувствовал мягкое колебание ее дыхания, словно волны, которые катит на берег море. Я снова видел ее полуприкрытые глаза, темные ресницы, ложащиеся на белые скулы.

— A-а кеш-ш… — прошептал я удовлетворенно, зная, что это объятье для меня.

Долго и безмолвно мы стояли так, и я думал о том, как по-иному чувствую ее, чем прежде. Не дать себя охватить острому звериному желанию, а дать ей то утешение, в котором она нуждается, и принять то, что дарит она.

В комнате темнело, осенний день подходил к концу, грохнула пушка, означая, что можно есть, пить и любить. Я обнимал Фереште, пока служанка не постучала, давая знать, что пришел гость. Неохотно я отпустил ее.

Фереште поправила свою одежду и затянула пояс.

— Как хорошо, когда о тебе заботятся, даже когда так быстротечно…

Что-то в ее голосе задело меня.

— Потому что я евнух?

— Потому что тогда, давным-давно, ты вдруг исчез.

Мы помолчали, вспоминая те дни. Я думал о том, как смятенны были мои чувства. Оттого что я провел с нею так много ночей, она значила для меня больше, чем кто-то, кого используешь и забываешь, и это не позволяло думать о ней как о всего лишь проститутке.

— Ноя все равно пришлю к тебе вестника, если услышу что-нибудь полезное.

— Я хотел бы навестить тебя снова, узнаешь ты что-нибудь или нет.

— Хорошо.

Тон ее был ровным, и это напомнило мне, что некоторые люди, прощаясь, становятся холодными потому, что лишь так могут вынести разлуку.

Служанка Фереште проводила меня во двор, где мужчина в прекрасном коричневом шелку, казалось, томился без дела у маленького фонтана. Он обернулся на звук наших голосов.

— Ты ведь должна была вывести его через заднюю дверь, — упрекнул он служанку, покрасневшую от неловкости.

— Умоляю простить, — сказала она. — Я больше не буду так невнимательна.

Мне было интересно, отчего мужчина так тревожится, пока я не узнал в нем наперсника шаха, его любимца Хассанбека. Взаимно удивленные, мы смотрели друг на друга. У него были удивительно красивые брови, словно выведенные совпасть с краями тюрбана. Они дополняли его высокие скулы и гладкую смуглую кожу. Хотя ему было скорее ближе к тридцати, из-за безупречной кожи он выглядел двадцатилетним. Заносчиво задрав подбородок, он показывал, что отлично понимает свой статус — дорогой награды. Представившись как дворцовый служащий, я сделал почти незаметный знак рукой служанке Фереште, чтоб оставила нас. Она училась быстро — немедля скользнула прочь.

— Я служу Перихан-ханум, — сказал я и, когда он никак не откликнулся, тоже сделал губами нечто вроде беглой гримасы сожаления.

Он улыбнулся, показав мелкие и ровные белые зубы:

— Я слышал о ней все.

— Да, наверняка, но сомневаюсь, чтобы кто-то на свете знал, что это такое — работать на подобную женщину. А что вы слышали? — Я приподнял брови, как бы показывая, что знаю много такого, что Исмаилу хотелось бы услышать.

— То, что она жаждет власти.

Я рассмеялся:

— А какая женщина шахской крови не жаждет? Но вы не поверите, что мне иногда приходится делать! Не знаю, как вы бы к этому отнеслись, но из-за ее мелких капризов так хочется служить мужчине! Порой меня по три раза в день посылают на базар, пока я не принесу нужную пудру. Такая потеря времени!

— Потому я и предпочитаю служить мужчинам, — согласился он.

— Понимаю.

Дверь со скрипом отворилась, и слуга дал понять, что Фереште готова к встрече.

— Вы так спешите? — спросил я, повернувшись к Хассану.

— А вам самому тут не нравится? — отвечал Хассан и вдруг остановился. — Подождите. Так ведь вы… Что вы тут делаете?

— Верно, я тут не потому, почему другие, — быстро ответил я. — По очень секретному делу. Сегодня оно не имеет отношения к пудре, хвала богу.

— И что же это?

— Я в самом деле не могу сказать.

Он будет больше верить тому, что выжмет из меня. Не так уж много у него возможностей подчинять себе людей моего положения.

— Как соратник шаха Исмаила, я требую ответа.

Я вел себя, словно меня ставил на место кто-то вышестоящий.

— Э-э-э… — мямлил я, — правда в том, что… э-э-э… меня послали попросить амулет, который заставляет мужчин влюбляться…

— В кого?

— Мне нельзя…

— Царевна хочет, чтоб в нее влюбился мужчина?

— Конечно. — Я будто бы изворачивался. — Как и любая женщина.

— Но ведь брат ее убьет за это.

— Не думаю, — покачал головой я. — Амулет для него и предназначен. Она жаждет братской любви.

Он расхохотался:

— Понятно! Я дам ему знать.

— Прошу вас, не раскрывайте замысла царевны, — взмолился я. — У меня будут неприятности.

— Хорошо, не буду, — сказал он, но я видел, что он лжет.

Он схватил свое лакомство, теперь была моя очередь.

— А вы, несомненно, тут тоже по делу. Уверен: вы тут не просто так.

— Ну конечно нет. — Хассан погладил кончиками пальцев свои красивые губы. Я был уверен, что он отвлекал многих этим действием. — Если вы скажете кому-то, что видели меня тут, я буду это отрицать.

— Ну конечно же, я не скажу, — уверил я. — Как и мне, нужна же вам иногда передышка.

Глаза его засветились облегчением, что его поняли, но он мгновенно скрыл это.

— Однако вы рискуете. Если задуматься обо всех этих убийствах во дворце, не опасаетесь ли вы за свою жизнь?

Он явно испугался — мягок, словно простокваша.

— А вы?

— Каждый день. Служить царствующим — это игра в нарды. Иногда я думаю: принесет мне это награду или могилу?

Он усмехнулся:

— Именно так.

— И где же вы