от облегчения. Пошарил в поисках добычи, но мои пальцы находили только земляную стенку. Злобный писк вдалеке помог догадаться, что я спугнул стаю крыс.

Не знаю, сколько времени прошло, пока я не услышал шаги. Они остановились в комнате, где я оставил шкатулку. Звякнули монеты, потом все затихло. По плиткам царапнуло дерево. Затем шаги удалились.

Дождавшись, пока единственным звуком осталось биение моего сердца, я отодвинул плиту и огляделся. Шкатулка и мешок исчезли. Я нырнул обратно в ход, чтоб дождаться возвращения Фарида. Тревога вновь ожила во мне. Выполнит ли Фарид свою часть дела, как обещал? Если его схватят, как быстро он предаст нас? Сказал ли он уже кому-нибудь, что надо обыскать садовый домик? Возня мелких животных в подземелье казалась мне оглушительной, как поступь войска, посланного выследить меня и убить.

Прошла целая вечность, пока я не услышал над собой шаги. Я ждал, весь напрягшись. Фарид мог просто велеть стражникам ожидать невдалеке от домика. Я напрасно ожидал услышать голоса и топот; мне ничего не оставалось, кроме как продолжать. Тихо убрав плитку, я выбрался наружу, оставив вход открытым на случай, если придется бежать. На цыпочках войдя в соседнюю комнату, я сказал: «Салам алейкум».

Фарид подскочил:

— Во имя Господа! Ты просто джинн!

— Тебе удалось?

— Слуга, открывший дверь, ничего не соображал от недосыпа. Я сунул шкатулку ему в руки, и он взял ее, ни о чем не спросив.

— Тогда ладно. Пошли.

— Где остальные деньги?

Я протянул ему мешок, и он затолкал его за пазуху своего халата. Достав длинный лоскут, я завязал Фариду глаза. Потом обвел его несколько раз по домику, чтоб он потерял направление, помог ему спуститься в ход и бесшумно задвинул плитку.

— Держись за мой халат, — сказал я.

— От него пахнет смертью.

— Не переживай, я тебя поведу.

— Это могила? — спросил он пронзительным от страха голосом.

— Конечно нет.

— Я тебе не верю! — крикнул он. — Я справлюсь сам! — Он отпустил мое плечо и через минуту взвизгнул: — Я не вижу! Ничего не вижу! Ты бросил меня в яме!

Вопил он так громко, что я побоялся, как бы нас не услышали снаружи.

— Заткнись! — приказал я. — Мы не можем идти через дворцовые ворота на глазах у стражи, понял? А теперь хватайся за мой халат и держись как следует, чтоб выйти отсюда.

Он забормотал стихи Корана, хранящие от зла, и снова схватился за мое плечо. Рука его дрожала, и я знал: он ощутил весь ужас того, что мы совершили. Я попытался успокоить его:

— Там тебя ждут лошади. Твоя работа сделана, ты богат, а скоро будешь свободен. Завидую тебе.

Новые молитвы срывались с его губ, но за мое плечо он держался, и мы, спотыкаясь, медленно брели во мраке.

— Не нравится мне все это, — сказал он. — Какая правда может быть в убийстве? Неужели Бог уже наказывает меня за участие в этом?

— Да нет же. Все, что сделал ты, — это принес шкатулку, — сказал я. — А что нам еще остается? Ждать, словно бараны, которых все равно зарежут?

— Да защитит нас Бог! — пробормотал он.

— Слушай, — сказал я. — Давай я расскажу тебе одну знаменитую историю.

И я начал рассказывать ему часть из «Шахнаме», вставляя время от времени те стихи, что помнил, дабы успокоить его. К моему облегчению, магия поэзии сработала. Фарид перестал скулить и, казалось, следил за нитью повествования.

Когда мы наконец добрались до конца хода, я накинул на себя чадор, лицо скрыл под пичехом и вывел Фарида наружу в маленький сад. Неподалеку я увидел конюха, державшего двух лошадей, как и обещала Пери. Фарид едва удерживался, чтоб не побежать. Я проводил его до Тегеранских ворот и смотрел, как он покидает город.

Лицо Пери светилось, как солнце, проглядывающее сквозь тучи. Взгляд ее согревал меня, и я чувствовал, что все мои труды стоили этого. Я знал, что говорить можно лишь после того, как она отошлет Азар-хатун за чаем и финиками.

— Все в порядке, — просто сказал я.

— Отсутствие печати заметили?

— Нет. По крайней мере, пока нет.

— Фарид?

— Отбыл. Был так напуган, что вряд ли когда-нибудь ступит на улицы Казвина.

Она испустила долгий глубокий вздох:

— Да хранит тебя Господь всегда.

Мы оговорили каждый наш час в течение последних двух суток и решили, что, если кому-то из нас начнут задавать вопросы, будем говорить, что она была в своих покоях и писала письма своим сторонницам.

— Оттоманы до сих пор не прислали поздравления с коронацией Исмаила, — сказала Пери. — В связи с таким нарушением церемониала мне придется написать Сафийе-султан, жене Мурада Третьего, и выразить свою заинтересованность в сохранении мирного договора, естественно, сопроводив письмо подарками. В случае допроса я смогу сказать, что нанимала лошадей и конюха для отсылки всего этого.

— А что мне говорить о моем местопребывании?

— Ты помогал мне. Если кто-нибудь на базаре видел, как ты забираешь пилюли, — скажешь, что я разрешила тебе поискать новые лекарства для своего желудка, — отныне это станет удобной вечной неприятностью.

Я улыбнулся.

— А теперь, прежде чем ты уйдешь к себе, я хочу прочесть тебе стихи, которые написала.

— Какая прекрасная неожиданность!

— Присядь.

Я взглянул на нее. Сидеть, когда она стоит? Это будет первый раз, когда я нарушу правила.

— Не стесняйся.

Я опустился на одну из подушек. Пери взяла листок глянцевой бумаги, на которой она любила писать стихи, и начала читать вслух.

Он робко, будто мышь, сновал тогда по дому,

Он стать умел невидимым другому.

Соперников не знал в храненьи тайны,

Но тих и скромен был необычайно.

Как мудрая жена, умел он слушать