— Солнце Сапфир скоро сядет, Ваше Святейшество, — перебил шеф-садовник.

— Подождем еще немного, прошу вас.

— Я обещал Двадцать Четвертому позаботиться о вашей жизни, и я сдержу свое обещание, — пробурчал Мальтус Хактар. — Не вынуждайте меня…

— Мы ничем не рискуем, пока в коридорах еще не гремят взрывы. Что до вас, Адаман, вы можете уходить: что бы вы ни заявляли, я вовсе не собирался заставлять вас последовать за мной. Я только замыслил дать вам прекрасную возможность, точь-в-точь как Барофиль Двадцать Четвертый дал шанс глупому и фанатичному молодому кардиналу по имени Фрасист Богх…

Экзарх яростно вперился ему в лицо, затем резко повернулся. Его ряса хлестнула по стеклу саркофага и обвилась вокруг талии.

— Я ухожу, раз вы мне это предлагаете: это лучший совет, который я когда-либо слышал от вас, Ваше Святейшество!

Адаман широкими шагами направился к полуприкрытой двери. Тогда-то он и увидел в дверном проеме серую фигурку, которой раньше не замечал. То был двенадцатилетний мальчуган, паритоль, одетый в облеган и серую шерстяную куртку. Ошеломленный экзарх удивился, как этот ребенок сумел прорваться через двойной барьер, выставленный полицейскими силами и слугами-осгоритами. Серьезный и пристальный взгляд, необычный для мальчика в таком возрасте, словно проникал в самые недра его души.

Адаман безмерно перепугался: если мальчишка смог свободно пробраться внутрь епископского дворца, то это означало, что детекторы и другие системы защиты, установленные осгоритами, не работали, или что они были дистанционно обезврежены имперскими силами. Барофиль Двадцать пятый повел себя довольно оптимистично, заявив, что сигналом к отправлению должны стать первые взрывы. Полицейские с наемниками могли появиться в любой момент, и, судя по удивительно бесшумному проникновению этого мальчугана в одно из наиболее строго охраняемых мест в империи Ангов, никакой грохот заблаговременно не упредил бы их о вторжении. Адамана Муралла охватило дикое желание бежать со всех ног, но остатки достоинства и страх встретить в коридорах штурмующих отговорили его от претворения такого плана в жизнь.

Обеспокоенные его внезапным оцепенением муффий и Мальтус Хактар обогнули пьедесталы с крио и подошли к экзарху. Лишь только шеф-садовник заметил в дверном проеме силуэт ребенка, рефлекс заставил его потянуть волнобой из кармана накидки. Барофиль Двадцать пятый бросил на него укоризненный взгляд и придержал его запястье рукой:

— Уберите оружие, Мальтус!

— А вдруг этот ребенок — ловушка, Ваше Святейшество? — ответил осгорит. — Ни один волновой детектор не сработал: может быть, его заслали через деремат полицейские или притивы.

Затопившая Адамана Муралла паника отступила, оставив в горле противную горечь. Резоны главного садовника, человека с отвратительными ему вульгарной речью и грубыми манерами, давали единственное возможное объяснение тому, как этот мальчуган внезапно появился в подвале дворца: пославшие наверняка напичкали его тело этими осколочными световолновыми микробомбами. которые превратят всю материю в радиусе пятисот метров вокруг эпицентра в пепел.

— Этот ребенок — посланник небес, а не ядовитый гостинец от имперских сил! — провозгласил муффий.

— Я не разделяю вашего энтузиазма, Ваше Святейшество! — пробормотал Адаман Муралл сквозь сжатые губы. — Посланники небес обычно бывают с крыльями и окружены светом…

— Когда ты научишься доверять своей интуиции, мой дорогой Адаман?

— Когда вы прекратите меня заставлять полагаться на вашу!

В этот момент ребенок, не проронив ни слова, двинулся к саркофагу, в котором лежала девочка. Повелительным взмахом руки муффий приказал Мальтусу Хактару не вмешиваться.

Слезы Жека потекли на стеклянную стенку саркофага. Йелль была одновременно так далека и так близка, отделенная от него этой тонкой прозрачной преградой и тремя годами ледяного сна. В голове парнишки эхом зазвучал высокий, чистый голос девочки, ее смех в разгар летнего дня; у него появилось странное ощущение, словно он вглядывается в кусочек своего прошлого, в застывшую во времени картину.

Несколько часов тому назад они чудом избежали паров криобомб в резиденции Марсов.

— Встречаемся у реки! — крикнул Шари. — Куда мы сначала попали!

Все, что им, подготовленным к переносу благодаря интуиции махди, оставалось сделать — это закрыть глаза и представить берег реки, чтобы мгновенно там оказаться. Криохимикаты им не навредили: для пагубных последствий они не успели достаточно ими надышаться.

То ли зеваки в совершенстве владели тонкостями ментального контроля, то ли настолько ушли в свои мысли, что не заметили их рематериализации, но все же никто особенно не удивился при внезапном появлении двух паритолей — одетого в белое мужчины и мальчика в сером — посреди парка у реки.

Шари и Жек поглядывали на зеркало глади Тибера Августуса, время от времени колыхаемое легкой волной от торгового или туристического галиота. Солнце Сапфир сияло во весь свой пыл и окрашивало синим растительность и здания вокруг. Просвечивающие плоды и листья пальмин напоминали гигантские аметисты или аквамарины.

Несколько минут спустя, когда молчание начало угнетать, анжорец вызвался его нарушить:

— Как ты думаешь, та женщина в белом говорила правду насчет кодов? Что сенешаль Гаркот в самом деле держит их при себе?

Шари устало кивнул:

— Она не стала бы рисковать жизнью, чтобы передать нам ложную информацию.

— Значит, все кончено! — крикнул Жек, едва удерживаясь от слез.

— Возможно и нет. Сенешаль с самого начала нами манипулировал, но ему неизвестно, что теперь мы в курсе, где действительно спрятаны коды…

Махди посоветовал Жеку не покидать этого места, пока будет ожидать его возвращения, не делать ничего, что привлекло бы внимание прогуливающихся, полицейских или скаитов-инквизиторов, и в случае крайней необходимости укрываться в индисских анналах.

— Не теряй уверенности, — выдохнул Шари, прежде чем сомкнуть веки и раствориться в эфирном коридоре.

С безумной медлительностью потекли часы. Анжорец пытался отделаться от нетерпения, наблюдая за прохожими — в большинстве своем буржуа-венисийцами. Манерные гримасы, подчеркивающие важность говоримого, и их карикатурные позы сначала развлекали его, затем поднадоели, а под конец стали раздражать. Некоторых из них сопровождал скаит-защитник или пара, безмолвные белые тени, которые без устали занимались своим делом — стирали. Дальше Жек увлекся, разглядывая туристические галиоты, лениво плывущие по Тиберу. Было заметно, что пассажиры усиленно стараются скрыть изумление, в которое их повергают чудеса имперской столицы, но их вытаращенные глаза, разинутые рты и экспансивная жестикуляция выдавали скверное качество ментального контроля и, стало быть, паритольское воспитание. То, как они восторгались цивилизацией, которая их самих увлекала к погибели, как готовы были отказываться от глубин собственной природы, анжорец находил отвратительным.