лицо и не торопил с ответом. У него на занятиях не было понятия «неправ». Это заставило Коула задуматься – о людях, о том, как они иногда поступают. Это было, на самом деле, довольно грустно. Говорили, что Дельриччио разведен, а Юджин как-то видел его в городе в метро одетого в кожаную куртку, он сошел на Кристофер-стрит, и Юджин сказал – наверно, это значит, что он гей. Им задали читать книгу «Заметки для себя»[93]. Увидев ее на кухонном столе, он спросил:

– Что это за мусор?

– В школе задали.

Дядя заболел – сердце. Эдди возил его в Олбани на консультацию, и врач сказал, что все будет в порядке, если он будет пить лекарства и бросит курить. Вида заставала его за воровством сигарет и орала на него по-испански. Уэйд уехал, Эдди занимался Райнером, и Коул часто бывал один. Клэры вызывали его почти каждый выходной. Он хотел настоящую работу, хоть бы у Хака, но такое разрешается только с пятнадцати лет, а день рождения у него был только в августе.

Обычно его просили прийти в субботу вечером. Иногда они устраивали вечеринки. Как правило, все напивались и бродили как неприкаянные, расплескивая напитки и раскидывая окурки. Она готовила экзотические блюда. Вареные вкрутую яйца, разрезанные пополам и присыпанные красным порошком. Соления с зубочистками в форме пиратских сабель. Она научила его готовить луковый соус – высыпала суп из пакетика в миску сметаны. «Вот и все», – сказала она, макая туда палец и пробуя. Она наряжалась и красилась. Серьги звенели в ушах, как брелоки для ключей. Он думал, что она красивая. Когда они говорили о ней ночью в своей комнате, Эдди сказал, что на такой женщине он хотел бы жениться и иметь от нее детей, потому что она умнее большинства девушек и такая красивая, что увидишь ее – и невольно застынешь как вкопанный, будто увидел лису или какую-то удивительную птицу. Эдди сказал, мистер Клэр ее не заслуживает, и она замужем за ним только из-за Фрэнни, и она хорошая мать, которая не хочет навредить ребенку.

Она пила спритц. Она курила «Ларкс», потому что ей нравились пачки. Цветовая гамма, как на картинах итальянского Возрождения, сказала она ему однажды и показала такой же красный цвет в книге – на шапках святых. Когда она затягивалась, щеки ее западали – будто складывались крылья бумажной птицы. Она была как девушка из журнала. Стояла в пончо у темного пруда, глаза серебристо поблескивали. Однажды он застал ее там одну. Он снял куртку и накинул ей на плечи. Она не взглянула на него, но сказала, что он вырос. Сказала, жизнь не всегда такая, как ты думаешь. Всякое случается. Он понял, что она немного пьяна.

– Я знаю, – сказал он ей.

Она улыбнулась такой странной улыбкой, печально.

– Знаю, что ты знаешь, Коул. Думаю, у нас есть что-то общее.

К ним приезжали люди из города. Она сказала, что это художники и писатели, так, будто это особы королевских кровей. Они были другие. Невозможно было предугадать, что они скажут. Они не спешили улыбаться и любили создавать впечатление, что у них на уме что-то другое и весьма важное. На следующее утро их можно было застать в городе в баре, мающихся от похмелья. Они жаловались, если их обслуживали недостаточно быстро или еда была недостаточно горячая. Как-то один из них спросил: «Это масло или маргарин? Если маргарин, я не стану есть».

В другой раз этот тип принес проектор и показывал фильм на стене. Коул хотел выйти, но она поймала его за руку и сказала:

– Нет, я хочу, чтобы ты это видел.

Она всегда пыталась его учить чему-то, и это его несколько раздражало. Она, в конце концов, не его учительница. Но он остался смотреть. Сначала стена белого света с ворсинками, и все стали показывать тени руками. Он показал волка. Она сделала орла, машущего крыльями в полете. Кто-то еще изобразил вроде бы египтянку. Потом начался фильм – машина ехала через мост, ударилась в перила и рухнула в воду. Целых восемь минут в кадре показывали одно и то же раз за разом под пение монахов. Это было бессмысленно, как сон, но тревожило его – что-то плохое случается много раз подряд. Он решил, что это глупо. Но все сидели как зачарованные, и свет мелькал, как на представлении фокусника. У типа, который снял фильм, был мелодичный голос, который вился, будто каллиграфическая вязь. Он сказал, что фильм – о случайности. Как что-то может произойти без видимых причин и изменить вашу жизнь навсегда. Он посмотрел прямо на Коула, будто знал, что случилось, и жалел его, и Коул подумал, что остальные тоже знают, потому что они разглядывали его, будто животное в зоопарке. Ему, блин, не нужна была их жалость. Он встал и вышел.

Она позвала его по имени, но он проигнорировал ее и захлопнул за собой дверь.

Она так и не поняла – это даже не их дом, и никогда им не будет.

Он шел по дороге, было холодно. Чувствовался запах земли, холодный запах наступающей зимы. Он не хотел думать о том, о чем думал, или чувствовать то, что чувствовал.

Он импульсивно вытянул руку, голосуя. Пятый час, уже темнело. Мимо проехало несколько машин со включенными фарами. Он только собирался развернуться, как подъехал пикап «шевроле» и остановился у края дороги. Машина была вся забрызгана грязью – явно машина фермера. Водитель опустил оконное стекло и чуть высунулся, Коул узнал его. Это человек из библиотеки, который в тот раз угостил его жвачкой. Сзади стояли две собаки, рассекая воздух хвостами, словно бумерангами. Они подошли и облизали его лицо.

– Черный – это Руфус, золотистая – Бетти. Куда ты?

– В Трой.

Человек чуть подумал, глядя на дорогу впереди.

– Куда именно?

– Ривер-стрит.

– Дай-ка подвезу тебя. Садись.

Коул поблагодарил и сел в машину. Водитель не сказал, куда направляется. У ног его был мешок шерсти.

– Поставь это вон туда. Это моей жены. Мы разводим альпак.

– Мы раньше разводили коров, – сказал Коул.

Мужчина сочувственно кивнул.

– Работать на ферме непросто.

– Мы больше не делаем этого.

– Не могу тебя обвинить.

– Это был не наш выбор, – сказал Коул, чем сам себя удивил. – У нас не было другого выхода.

– А, понимаю. Скверно, сынок.

Коул отвернулся, уши его пылали, он смотрел на собак. Они прижимали носы к стеклу и виляли хвостами.

– Как звать-то?

– Коул Хейл.

– Меня зовут Брэм.

– Это типа