Шрифт:
Закладка:
Странное чувство в районе кадыка, что-то из детства: горло щекочет – к скорым слезам…
Смешно.
Андрей прожил здесь больше года. Но только сегодня – уезжая из деревни навсегда – он, похоже, понял, что движет ее жителями: нелепыми чудаками, раз за разом делающими ошибочный (единственно верный) выбор…
Андрей нащупывает педаль газа…
Рыжий проблеск в кустах.
Ты тормозишь.
Нет там никакой лисы – отзвук весеннего солнца, похмельное воображение глупца…
Смешно же, Андрей, посмейся.
И все равно продолжаешь шарить глазами между стволов берез в поисках ее остроухой морды.
На дорогу выходит твоя белая лошадь.
Глава 49. …Священником
– Это моя Леся. И Тема.
Я стал священником в двадцать пять лет. Закончил медицинский, врачи нужны везде. Сразу ушел в церковь. Послушником. Еще в школе знал, что буду служить Богу. Меня никогда не интересовало мирское. В Боге был смысл, любовь, доброта. Спасение было в нем. Церковь была прекрасным орнаментом, необходимым и величественным. Посредник, дарующий радость соприкосновения с Богом… Меня завораживали церковные таинства. Божье и человеческое они соединяли воедино. Я плакал, когда пел молитвы.
…Потом встретил Лесю, у нас родился сын. Бог остался центром моей жизни. Но семья открыла для меня иную любовь. Порой я даже стыдился ее силы. Тема рос егозой, я обязан был быть с ним строгим… Икону святого Симеона нам подарил настоятель храма в Ивановской области. Я пользовал там одного священника. Тема случайно попал в икону мячом. Удар повредил краску на лике святого. Меня охватил гнев. Я кричал на мальчика, отослал его в детскую комнату. Наутро он заболел скарлатиной. Рвота, жар, сыпь. Диагноз был очевиден. Я был врачом и был священником. Давал сыну антибиотики и молился. Молился. Молился. Часами стоял у церковного алтаря. Тема умер. Ему было пять лет.
Мой Бог умер вместе с ним…
…Леся умерла позже. Вскоре. Я больше не верю в Бога. Уже сорок лет не хожу в церковь – ее стены глушат мои молитвы.
Нам нельзя даже на секунду переставать любить близких. Нельзя переставать любить. Есть во вселенной силы, которые только и ждут нашей ярости, она питает их.
Слышишь, девочка?
Май
Глава 50. Катя
Катя устраивается в кресле поудобнее: подтягивает ноги к груди, обхватывает колени руками.
Любимая поза – памятный сувенир счастливого детства.
…Малышкой Катя просиживала так часами – наблюдала, как мама ловко раскраивает яркие ткани, придумывая для дочки волшебные платья. Чаще всего ориентирами швеи-самоучки были разноцветные картинки из затертого до дыр немецкого журнала. Выкройки «Burda Moden» лишь подсказывали маме направление, она смело смешивала образы и стили: одежда Кати получалась уникальной. Мама гордо вскидывала подбородок, примеряя на маленькую модель очередной шедевр.
Ты дрожала от восторга и верила в бесконечность детства и счастья…
Катя с наслаждением вдыхает свежий запах стружек, щурится, будто довольная кошка, разглядывает танец пылинок в золоте солнечного луча. Жилище колдуна пропитано теплом, весной и уютом. Старик сидит неподалеку, на табуретке, увлеченно вырезает из бруска светлого дерева фигуру тонконогой лошади. Катя буквально ощущает кожей безопасность окружающего мира – воздух этого дома ласкает ее плечи, убаюкивает.
– Подремли пока. Скоро закончу. Будем пить с тобой смородину. Поговорим.
Катя уже не удивляется тому, что колдун угадывает ее мысли, она благодарно улыбается хозяину и закрывает глаза.
…После отъезда Андрея прошло уже больше двух недель.
Первые дни Катя старалась не поворачивать голову в сторону сгоревшего отеля. Так страшно было видеть уродство черных остовов на месте воплощенной мечты любимого! Она никогда не могла понять, почему местные жители не были рады стройке. Катю восхищала парящая архитектура деревянных коттеджей: строя свой отель, Андрей не спорил с природой – наоборот, бережно восхвалял ее красоту. Лисичкинцы же упорно отводили глаза, качали головами, стоило Андрею заговорить о будущих туристах или об открывающихся для всей деревни возможностях.
Андрея в Лисичкино любили, его детище – не принимали.
Только когда бригада присланных Андреем рабочих полностью разобрала место пожарища, Катя вдруг осознала, что такое Лисичкино – без отеля.
Она стояла на краю расчищенного поля – и глотала слезы. Ничто больше не отделяло деревню от Лисьего холма. Освобожденная громада горы торжествовала: словно фанфары, грохотала неукротимая река; вольно дышала опустевшая земля возле подножья. Катя плакала, понимая…
Отель не мог быть в этом месте.
А сам Андрей?
Катя попыталась представить, как на берегу реки – сквозь дрожь весеннего воздуха – прорисовываются силуэты мужчины и лошади.
Порыв предгрозового ветра развеял ее мираж, но Катя упрямо продолжала вглядываться вдаль.
Ей чудилось ржание.
Никто не шел вдоль реки.
Над Лисичкино пророкотал первый весенний гром.
Эти две недели были странно умиротворенными, будто сонными. На улице неторопливо развертывалась весна, зелень свежих листьев разглаживала лица людей. Похоже, огонь, изгнавший Андрея из Лисичкино, испепелил в деревне и все конфликты между ее обитателями.
Прекратился, наконец, токсикоз Наташи. Целыми днями они с Анной теперь дрессировали во дворе «гостевых» собак. Наташа больше не плакала, правда, порой застывала блаженным истуканом: обняв руками округлившийся живот, напряженно вслушивалась в музыку движений спрятавшегося малыша. Анна добродушно брюзжала на будущую мать, то и дело прогоняла девушку на скамейку – отдыхать.
Кате думалось, что именно так, ворчливо и нежно, оберегают матери своих непутевых дочерей.
В начале мая Анна отправила сопротивляющуюся Наташу в город, на УЗИ, ее согласился отвезти один из клиентов, хозяин гостившей у Анны таксы. Катя как раз пила с психующей Анной чай, когда они вернулись обратно. Наташа была счастливо притихшей, сияла глазами. Анна усмехнулась ее радости, нарочито грубо спросила: ну и кто у нас будет?
– Девочка… Настенька.
Катя так и не поняла, почему так долго после этих слов смотрели
