Шрифт:
Закладка:
— Папа! — кричу я, сбегая по лестнице, пока он выбирается из машины.
— Привет, малышка, — он обнимает меня, и я слышу эмоции в его слабом голосе и пытаюсь сдержать слёзы.
— Я так рада, что ты здесь, — шепчу я ему на ухо.
— Я тоже, — говорит он, отпуская меня; мы оба улыбаемся. — Давай распакуем твои вещи… или я сделаю это. Тебе, вероятно, нельзя поднимать что-то слишком тяжелое.
Я закатываю глаза.
— Возможно, месяца через три-четыре и будет нельзя, но сейчас я в норме. И к тому же это ты у нас перенёс операцию на сердце. Я чувствую себя виноватой за то, что попросила тебя загрузить все мои вещи в одиночку и привезти это всё мне сюда.
Он пренебрежительно машет рукой.
— Ох… Да со мной всё в порядке. Как новенький стал.
Он открывает багажник, и мы вытаскиваем вещи, чтобы занести в дом.
К тому времени, как мы заносим всё внутрь и распаковываем, уже темнеет.
— Думаю, мне пора спать. Поговорим завтра, — предлагает он.
Я обнимаю его.
— Конечно. Я тоже устала. Люблю тебя.
— И я, милая.
4 сентября 2010 г.
Мы вдвоём выходим на прогулку со Сворли. Моему папе нужно каждый день выполнять небольшую комбинацию упражнений. Позавтракав, мы садимся во дворе, истощённые после небольшого утреннего разговора. Тишина, которая повисает в воздухе с тех пор, как приехал папа, наконец-таки даёт трещину.
— Итак… этот парень…
— Лотнер, — поправляю я его.
Папа кивает.
— Лотнер… он уже принял ответственность за всё это?
Я глажу себя по ещё несуществующему животу.
— Я не сказала ему…
— Ты что? — голос отца поднимается на октаву выше.
Я выставляю руку вперёд.
— Дай мне закончить.
Он опирается на спинку стула, губы превращаются в тонкую полоску.
— Я не сказала ему, потому что мне нужно понять, что делать и говорить, чтобы он в итоге не вернулся ко мне из жалости. Даже если мои мечты разбиты точно так же, как и мамины, это не означает, что я должна осесть с тем, кто не любит меня.
Брови папы сходятся на переносице, и, поджав губы, он качает головой.
— Ох! Подожди минутку. Почему ты так говоришь?
— Говорю что?
— Что мечты твоей мамы были разбиты. Почему вообще у тебя сложилось такое впечатление?
Я сглатываю, чувствуя, как в горле образовывается ком.
Прошло почти десять лет, я была маленькой, но всё ещё слышу её голос, её злость, её лихорадку.
— Вы с мамой ругались. Было поздно, и Эйвери уже спала. Но я нет. Я сидела на верхней ступеньке, а вы были на кухне.
Папа поник, а голова опустилась так, будто он знает, что я собираюсь сказать. Будто он помнит.
— Вы ругались из-за денег. Она говорила, что ты должен был выбрать другую профессию, если ожидал, что она будет сидеть дома, босая и беременная. А ты ей сказал, что она тратит слишком много денег на себя… меня… и Эйвери, — мой голос дрожит, и несколько слезинок катятся по щеке.
— Сидни, не… — напряженный измученный взгляд отца причиняет практически такую же боль, как и эти воспоминания.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на бассейн.
— Ребёнок «медового месяца», — смеюсь я, вытирая слёзы и качая головой. — Допускаю, что при вашем мировоззрении лучше говорить, что я была ребёнком медового месяца, чем внебрачным ребёнком.
— Пожалуйста, Сидни, не…
Я выставляю руку вперёд.
— Я была слишком мала, чтобы всё полностью понять. У меня заняло много лет соединить это всё у себя в голове. Она сказала, что залетела и что ты украл её будущее, сказала, что ты сделал так, чтобы она стала зависеть от тебя, — ещё больше слёз градом катятся по щекам. — Ты сказал, — выдавливаю я, губы дрожат. — Ты сказал, что она вела себя, как шлюха, до того, как ты спас её от людского презрения, — всхлипываю я. — Затем я услышала, как что-то разбилось, и убежала обратно к себе в комнату.
Он протягивает ко мне руку, но я качаю головой и отодвигаюсь от него.
— Ты можешь себе вообще представить, как я себя чувствовала, когда смысл той ссоры стал мне понятен… слово за словом?
Папины глаза покраснели и стали полны слёз от сожаления.
— Это был долбаный удар ниже пояса, когда я узнала, что значат слова «залетела», «шлюха» и «презрение»!
Он сжимает челюсть. Знаю, что обидела его своими словами, но мне всё равно.
— Сидни, мне так жаль… — у него льются слёзы.
Приглаживая волосы, я прерывисто вздыхаю и вытираю лицо от слёз.
— Не надо. Я больше не злюсь. Я никогда не хотела, чтобы ты знал, что я была в курсе того разговора, но сейчас всё изменилось. Я так устала от того, что никто не понимает меня, и почему я так стремилась хоть что-то из себя представлять. И это не только рак. Это всё вместе. Я ненавидела маму за то, что она обвиняла тебя, и ненавидела тебя за то, что ты обвиняешь её. Позднее я поняла, что больше всего я расстроена из-за вас обоих. За то, что вы поженились из-за какой-то менее замечательной причины, — я снова смотрю на папу. — Я никогда не хотела ни от кого зависеть. Я никогда не хотела приносить в жертву своё самоуважение и свои мечты. Я никогда не хотела «оседать» с кем-то.
Он снова тянется за моей рукой. В этот раз я позволяю ему это сделать.
— То, что ты слышала той ночью, становится кульминацией тех эмоций, что копятся годами. Когда всё происходит не так, как мы себе представляем, легче найти козла отпущения, чем посмотреть на себя в зеркало. Как бы я хотел знать, что все эти годы ты вынашивала всё это в себе. Ты пыталась сложить мозаику, в которой не доставало частей.
— Что ты имеешь в виду? — я наклоняю голову набок.
— Это сложно объяснить, просто были некоторые ситуации…
— Скажи мне! Боже, я уже взрослая, я могу справиться с этим… скажи мне, пожалуйста, правду.
Он вздыхает.
— И у твоей мамы, и у меня были личные проблемы, с которыми мы разбирались, когда встретились. Возможно, это частично и привлекло нас друг к другу. Я сходил с ума по ней, она была искушением для меня, — он отводит взгляд, будто его смущает признать то, что мама привлекала его физически. — Ты была зачата, так как я считал, что предохраняться было чем-то более греховным, поскольку это было запланировано, — он кривится. — Затем мы узнали, что твоя мама беременна, я сразу же хотел жениться
