что я привык получать в свой адрес.

Имени отправителя на конверте не значилось, поэтому, вскрыв письмо, я сразу же отыскал глазами изящную, но твердую подпись княгини Багрушиной.

Продираясь через бесконечные «в меланхоличном расположении духа», «сверх чаяния», «потрудитесь не преминуть» и прочие витиеватости, я несколько раз перечитал полученное послание, пытаясь вникнуть в его суть. Суть же, собственно, сводилась к следующему: меня приглашали в Санкт-Петербург.

Одна даже мысль о столичной погоде в это время года вызывала у меня дрожь, однако княгиня упоминала, что каждую свою зиму она проводит только на берегах Невы, так что особого выбора у меня не было. В письме говорилось, что, помимо балов, княгиня созывает «изысканнейшие литературные вторники», и потому в ее салоне собирается цвет прогрессивного общества, включая и признанных мастеров пера – известных представителей литературы и журналистики. На один из этих предрождественских «вторников» меня, как я понял из послания, любезно и приглашали. Похоже, новости о предстоящем судебном разбирательстве достигли столичных великосветских кругов…

Подумав, я отнес письмо Коневу. С бокалами горячего пунша в руках мы расположились в стоявших в его кабинете креслах, греясь у большой угловой изразцовой печи.

– Я думаю, что вам стоит съездить в Петербург, – сказал адвокат, разглядывая письмо через линзу зажатых в пальцах сложенных очков, будто сквозь увеличительное стекло. – Уверен, что, если удастся поднять шум в столичной прессе, это пойдет только на пользу.

– А если заседание проведут раньше, чем я успею вернуться? – я все еще не видел острой необходимости снова срываться с места и катиться за шестьсот верст в столицу.

– Это едва ли: суд, скорее, еще десять раз отложат, нежели настолько заторопятся, потому тут опасаться нечего. Если же вдруг произойдет невозможное, то я всегда смогу вызвать вас телеграммой, да и, на худой конец, с первым заседанием я вполне управлюсь без вашего участия. Ведь, по сути, на нем лишь будет назначена экспертиза завещания. К тому же я как раз хотел предложить вам на некоторое время уехать из города.

– Зачем это? – удивился я.

– А вот зачем! Подумайте сами: смерть обоих Барсеньевых пришлась на отрезок времени, начиная с подачи жалобы и до первого заседания суда, – Конев, отложив очки и письмо, по очереди выставил перед собой вытянутые вверх указательные пальцы обеих рук. – Вам не просто стоит принять приглашение княгини – вам следует выезжать первым же поездом!..

…Вечером я зашел к Савельевым.

– Как жаль! Значит, вас не будет в Москве на Рождество? – расстроилась Аглая, угощая меня в столовой чашкой обжигающего душистого чая, – тогда в этом доме станет совсем печально! К нам в гости собираются почтенные пожилые родственники, – она понизила голос, – а это всегда не просто скучно, это почти невыносимо. Но в Петербурге вам наверняка скучать не придется. Ведь Рождество – чудесный праздник!

– Я, признаться, даже не думал об этом, – улыбнулся я, помешивая ложкой в чае мед. – И все же, если ваши слова можно расценивать как завуалированное приглашение к вам на рождественский вечер, я изо всех сил постараюсь вернуться.

– Вы и вправду уверены, что поспеете? В таком случае подождите, пожалуйста, меня здесь! Я напишу и передам с вами письмо для моей близкой подруги. Последний год, с момента своего замужества, она живет в столице, – и Аглая исчезла из столовой.

В углу комнаты тихонько тикали часы. За окном уже темнело, пусть шел еще только пятый час пополудни, и крупные снежные хлопья вкрадчиво постукивали в оконные стекла…

Еще через час, заехав за своими вещами к Прилепскому и переодевшись, я уже спешил на извозчике на Каланчевскую площадь, с нетерпением приглядываясь к издалека заметному белому циферблату часов, украшавших стройную двухъярусную башенку Николаевского вокзала. Если мне нужно вернуться в Москву к Рождеству, то придется проявить чудеса изобретательности. Ну, и раскошелиться, конечно же…

В обычном порядке для того, чтобы получить разрешение на поездку в любую точку страны – судном ли, поездом, дилижансом или на собственном экипаже, – мне следовало загодя, за несколько дней, письменно сообщить властям о своем намерении покинуть город, и лишь после внесения сведений о моей личности и новом месте пребывания в особый реестр я смог бы приобрести билеты на поезд в столицу. Делалось это не только для учета перемещений подданных по просторам империи, но и с целью облегчить усилия полиции по сыску должников.

Однако, получив аудиенцию у начальника станции и предложив ему сравнительно небольшое денежное вознаграждение, я смог незамедлительно приобрести столь необходимый мне билет. К слову, возможно, что немалую роль тут сыграло мое купеческое положение: в случае, если бы я был простым мещанином или, того хуже, студентом, деньги оказались бы бессильными. А вот в купеческой среде срочные деловые поездки были столь распространены, что подобная спешка даже у самых ревностных должностных лиц не вызывала удивления и лишних расспросов.

Поэтому совсем скоро я занял свое место в вагонном купе, и после очередного звонка колокола поезд, дернувшись, тронулся с места.

Впереди меня ждал Санкт-Петербург.

В купе попутчиков у меня не было, и потому до самой столицы я ехал, будучи предоставленным самому себе.

Завещание Анны Устиновны в какой-то мере меня обезопасило: если исчезну я, то наследником просто станет кто-то другой, а затем еще, и еще… И перед всеми ними будет сиять своим отнюдь не призрачным блеском внушительная часть савельевского состояния. Так что тяжбу со мной старшему Кобрину лучше просто выиграть, чтобы вопросов о наследстве и его законности более ни у кого не возникало.

Вот только для меня теперь все дело оборачивалось по-другому.

Тех, кого Анна Устиновна назвала наследниками в случае моего отказа, ради таких денег готовы были бы рыть землю носом, уж я-то их знаю. Ради стоящего куша и я всегда был не против ввязаться в добрую драку. Но если поначалу богатство было неплохим мотивом для столь рискованного предприятия, то теперь при одной только мысли о князе я ощущал нервное покалывание в кончиках пальцев. Я знал, что при всех его связях и весе в обществе выиграть суд почти невозможно. Но я уже не мог и не хотел останавливаться. Нет, я буду упрямо, медленно, но методично подавать апелляции, спорить и жаловаться в вышестоящие инстанции. Кобрина надо сбросить, надо! Где-то же должен быть предел власти у людей, которые творят или покрывают преступления! Не может же поддержка зла быть повсеместной!..

И все же вопросом личной безопасности пренебрегать совершенно не стоило. Савельев, Барсеньевы, Хаймович, Грузнов – чем длиннее становился этот список, тем более жутким представлялось мне мое собственное