в Лос-Аламосе, атомной бомбы просто не было бы. – Они сидели вокруг маленького столика со складными ножками вроде тех, которые ставят для игры в бридж. Оппи занимал восточное кресло. Энн, сидевшая на севере, положила ладонь ему на руку. – Уйти в отставку было бы ошибкой с вашей стороны. Вокруг Эйзенхауэра слишком много поджигателей войны; они постоянно дуют ему в уши, и ему необходимо слышать ваш голос.

– Не знаю, – ответил Оппи и сам услышал в своем голосе смертельную усталость. У него вырвались слова, навсегда врезавшиеся ему в память, но не знакомые никому другому из сидевших за столом, фраза из предсмертной записки Джин, написанной много лет назад: – Мне все опротивело.

– Не волнуйтесь так, – сказал Герб. – Мы подготовим ответ, дадим им знать, что вы хотите – нет, черт возьми, требуете! – слушаний. Нельзя же вот так взять и смахнуть Дж. Роберта Оппенгеймера, словно пешку с доски!

Оппи попытался приподнять уголки губ, изображая улыбку, но, кажется, у него это не получилось. Но в любом случае Стросс может исходить пеной у телефона хоть до утра: ответ будет доставлен в письменном виде завтра утром.

На его составление ушло несколько часов. Оппи чем дальше, тем больше впадал в растерянность, и бразды правления перехватила Китти, решительно отвергавшая все, что могло показаться шатким в юридическом плане. Он отказывался уходить в отставку, и Стросс с Николсом, эти гнусные, коварные мерзавцы – эта парочка подонков, – знали причину.

– Пиши, – сказала Китти, обращаясь к Энн, которая прекрасно владела стенографией. – Я самым серьезным образом обдумал предложенную альтернативу. В сложившихся обстоятельствах такой образ действий означал бы, что я полагаю…

– Принимаю и подтверждаю, – подсказал Герб.

– Да, да, – согласилась Китти. – Что я принимаю и подтверждаю, будто не гожусь для работы на правительство, на службе которого нахожусь уже… Роберт?

Он с трудом прикинул в уме числа.

– Двенадцать лет.

– …Около двенадцати лет. Я не могу на это пойти.

– Точно, – поддакнула Энн, не переставая писать. – В задницу их!

Китти кивнула и продолжила:

– Будь я таким недостойным человеком, вряд ли я мог бы столь самозабвенно служить нашей стране…

– Или быть директором, – подсказал Герб.

– Верно, – согласилась Китти. – Или быть директором института в Принстоне, или выступать, как это неоднократно было, во благо науки.

– И нашей страны, – добавила Энн.

– Да! Прекрасно… во благо нашей науки и нашей страны.

– Оппи! Как, по-вашему, прилично звучит?

«Я хотела жить… и отдавать, но… не имела… сил для этого».

Роберт поднялся.

– Считайте меня мертвым, – объявил он. Они уже договорились с Марксами о ночлеге, и он, собрав последние силы, побрел в гостевую спальню.

* * *

Китти в кухне дома Марксов наливала себе очередной бокал вина и вдруг услышала грохот. Она взлетела по лестнице и столкнулась наверху с Энн и Гербертом. В гостевой спальне никого не было, и дверь примыкающей к ней ванной оказалась закрыта.

– Роберт! – позвала Китти, барабаня костяшками пальцев по белой двери. – Роберт!

Ответа не последовало. Она попыталась открыть дверь и в первый момент подумала, что муж запер ее, – но нет! Что-то лежало на полу и не позволяло открыть дверь. О боже! Это же тело Роберта! Он упал или потерял сознание.

Втроем они смогли толкнуть дверь – и отодвинуть ее мужа! – и проскользнуть внутрь. Роберт скрючился, неестественно разбросав длинные руки и ноги, но все же дышал. В этот вечер они все немало выпили, Роберт даже больше, чем обычно, и – черт возьми! – рядом валялся открытый и – твою мать! – пустой флакон из-под прописанных Китти снотворных таблеток.

– Вызывайте доктора! – крикнула она. – Скорее!

Энн кинулась к телефону, а Китти и Герб подняли Роберта на ноги, отволокли в гостиную и усадили на короткую кожаную кушетку. Вскоре он более-менее очнулся и попытался говорить, но лишь невнятно бормотал. Китти вроде бы разобрала «избавиться» или «отделаться», и «жуткая боль», и совершенно безумный обрывок фразы «…истерзанный, истекающий кровью Иисус». Но она не поручилась бы, что правильно уловила слова.

Глава 41

Беда Оппенгеймера состояла в том, что он любил женщину, которая совершенно не отвечала ему взаимностью, – правительство Соединенных Штатов.

Альберт Эйнштейн

Убогая комната, подумал Оппи, в самый раз для такой убогой затеи. Слушание проходило на втором этаже здания, называвшегося просто Т-3, одного из множества обветшавших сразу после постройки временных сооружений, слепленных в начале войны на Национальной аллее между монументом Вашингтона и мемориалом Линкольна.

Комиссию по проверке допуска к секретной информации возглавлял Гордон Грей, президент Университета Северной Каролины. Ему было сорок четыре года – на пять лет меньше, чем Оппи. Он постучал деревянным молотком по круглой подставке.

– Слушание возобновляется. Я хотел бы спросить доктора Оппенгеймера, желает ли на этом процессе он давать показания под присягой?

Оппи кивнул:

– Конечно.

– Это необязательно для вас, – напомнил Грей.

– Думаю, так будет лучше, – ответил Оппи и встал.

– Дж. Роберт Оппенгеймер, клянетесь ли вы, что показания, которые вы дадите совету, будут правдой, только правдой и ничем, кроме правды, да поможет вам Бог?

Он подозревал, что Бог, вероятно, не чувствовал себя обязанным Прометею какими-либо одолжениями, но Роберт полагал, что попросить не повредит.

– Клянусь.

Роджер Робб, ведущий юрисконсульт Комиссии по атомной энергии, мужчина сорока шести лет с резкими чертами лица и зачесанными назад темными волосами, не умел улыбаться. Если же он пытался это сделать, то получалась болезненная гримаса, как будто он только что получил футбольным мячом в живот.

– Доктор, – сказал он, – позвольте мне задать вам прямой вопрос. Разве вы не знаете и разве вы не знали наверняка к 1943 году, что Коммунистическая партия служила инструментом шпионажа в этой стране?

Грей и еще двое членов совета сидели за покрытым сукном столом красного дерева, перед ними громоздились черные папки с секретными документами. Еще два стола, сдвинутых вместе торцами, стояли посередине комнаты, с одной стороны сидели адвокаты Оппи и Китти, а с другой – Роджер Робб и косоглазый К. Артур Роландер, заместитель директора КАЭ по безопасности, который помогал готовить дело против Оппенгеймера.

– Я не думал о такой возможности всерьез, – ответил Оппи, пытаясь говорить непринужденным тоном.

Робб поднялся и шагнул поближе к нему.

– Неужели вы этого не подозревали?

Легкое покачивание головой.

– Нет.

– Что вы знали о прошлом Джорджа Элтентона в 1943 году, когда произошел эпизод с Элтентоном и Шевалье?

Оппи начал перечислять известные ему факты, загибая длинные пальцы, начиная с испачканного табаком указательного и продвигаясь к мизинцу с ногтем, вечно обгоревшим из-за привычки стряхивать пепел с сигарет:

– Что он англичанин, что он инженер-химик; что он провел некоторое время в Советском Союзе, что он