Пока она мчалась вверх по лестнице дома, в котором жила семья Йо, легкие вдруг так сдавило, что ей пришлось на мгновение остановиться и прижать к бокам руки. Проклиная свой корсет, она подумала, что вот-вот потеряет сознание. Но вскоре приступ прошел и она преодолела оставшиеся несколько ступеней. Оказавшись у нужной квартиры, Лили постучала в дверь, но никто не открыл. В квартире царила мертвая тишина.

– В больнице они. Мальчонку ихнего увезли, а они следом отправились, – раздался слабый голос позади нее.

Лили обернулась. Из-за соседней двери выглядывала изможденная старуха, чьи редеющие волосы были спрятаны под шалью.

– Что случилось? – в ужасе спросила Лили.

Старуха грустно покачала головой.

– Не знаю, но малыш так кричал. Ох, ужасные, ужасные крики. Будто умирающий зверь. Уж так его, бедного, трясло и корчило.

Не в силах осознать услышанное, Лили молча смотрела на старуху.

– В какую больницу его увезли? – наконец, прошептала она.

– Поди, в Святого Георгия, – сказала женщина. – Куда ж еще? – Она смерила Лили пристальным взглядом и, заметив ее дорогое платье, спросила: – Они ваши хорошие знакомые? Случайно не найдется у вас копеечка? – Она протянула руку, но Лили уже спешила вниз по лестнице.

Оказавшись на первом этаже, она остановилась. Мысли мчались, обгоняя одна другую. Если она сейчас отправится в больницу, она ни за что не успеет домой к ужину, и тогда все пропало. Отец, узнав, что она ушла из дома вместо того, чтобы послушно отправиться к себе, до конца года посадит ее под домашний арест.

Она выглянула на улицу. Больше всего на свете ей хотелось пойти к Йо и быть рядом с ним в такую минуту. Он, должно быть, с ума сходит. О Карле она и вовсе не могла думать. Она знала его совсем недолго, но этот мальчик так напоминал ей Михеля, что мысль о том, что ему плохо, была просто невыносима. Все в ней рвалось туда, к ним. Но если она хочет вновь увидеть Йо, нужно как можно скорее вернуться в Бельвю.

Превозмочь внутренний порыв стоило ей безумных усилий, но она повернулась и пошла обратно, в сторону Альстера, к родителям.

* * *

Альфред Карстен в своем длинном шлафроке тихонько выскользнул в темный холл. Уже переодевшись для отхода ко сну, он вернулся было в свой кабинет, но и там только попусту перекладывал бумаги. Потом, заняв свое любимое место у окна, смотрел на темную реку. Зильта снова не поднималась с постели, страдая от боли. В последнее время это случалось часто. Слишком часто. Мысль о болезни жены сильно беспокоила его. Без нее в доме было непривычно тихо и пусто. Лили и Франц давно ушли на бал, но он не хотел идти без Зильты. Михель давно спал, и Альфреду тоже пора было отойти ко сну, но что-то мешало ему, какое-то глубокое беспокойство. И причиной этого беспокойства были дети.

В таких случаях помогало только виски, но в графине, стоявшем в кабинете, осталось всего ничего. Он успел озябнуть. Днем все еще было тепло и солнечно, но когда смеркалось, в воздухе чувствовалось приближение осени, и тогда Альфреда спасала только меховая подкладка домашнего халата.

Путь в зал, где стоял наготове еще один графин с виски, лежал мимо кухни. Альфред с удивлением заметил, что из-под кухонной двери в коридор пробивается полоска света. Уже пройдя мимо, он вдруг остановился, а затем подошел к двери и осторожно заглянул в комнату. Как он и думал, там была только Герта. Она вставала по утрам вслед за горничными, которые приступали к работе примерно в пять часов утра: зимой зажигали лампы и разводили огонь в камине, летом развешивали белье, чтобы оставалось больше времени на вечер, когда Зеда и Лиз уходили спать.

Кухарка с сосредоточенным видом склонилась над большим деревянным столом, высыпая маринованные вишни в формочки для кексов, где уже лежало тесто. Увидев хозяина в столь поздний час, она была удивлена.

– Герр Карстен, так поздно, а вы не спите? Вам что-нибудь нужно? – с вежливой улыбкой спросила она, и Альфред поднял пустой графин.

– Ах ты боже мой! Горничная, должно быть, проглядела, прошу прощения! – Она стряхнула с ладоней муку и взяла у него графин.

– Горничная не виновата, – сказал он. – В последнее время мы все как-то увлеклись…

Герда кивнула с понимающим видом.

– Я сейчас же его наполню.

– Хмм… Раз уж вы здесь, не могли бы вы принести мне теплого пива? – спросил он, и Герта удивленно кивнула.

Он опустился на кухонную скамью. На подоконниках горели свечи, а через открытые окна из сада доносился запах мокрых роз. Раньше он часто так делал по вечерам – приходил на кухню, чтобы посидеть с Гертой или со своим братом Робертом. Пропустить стаканчик виски, съесть политый сиропом ломтик черного хлеба – это было отличное завершение дня… Ему нравилась атмосфера, которая царила в кухне по вечерам. Особенно зимой, когда в печи потрескивал огонь и уютно пахло хлебом и теплым пуншем.

В прежнем доме, в согласии с обычаем того времени, у них было две кухни: парадная кухня, которой они пользовались только в исключительных случаях и где была выставлена дорогая посуда из фарфора и латуни, и обычная кухня в задних комнатах. Здесь, на вилле, кухня была одна – большая комната с выходом в сад и во двор. Альфред считал, что так даже лучше. Комната была не такой уютной, зато больше и современнее. Кроме того, здесь у них было больше слуг, и Альфред уже не считал для себя удобным проводить здесь вечера. Он приходил все реже и реже и теперь уже не помнил, когда был здесь в последний раз. Но если его что-то беспокоило, он всегда сбегал к Герте, вот и сегодня ноги будто сами привели его сюда.

Когда она достала тарелки и густой черный сироп, Альфред подумал о том, что и здесь все очень изменилось. Когда он был ребенком, они сами управлялись со всеми делами по дому: сами отливали свечи, сами варили мыло, изготавливали чернила. Их семья могла гордиться мастерством слуг и домашней кухней. Вяленое и копченое мясо они покупали у мясника только в случае крайней необходимости, тесто для ржаного хлеба заквашивали прямо на кухне, а затем пекли в больших печах местных пекарей и с гордостью несли домой. Так же, как и толстые лепешки, которые сам Альфред, будучи маленьким мальчиком, вместе с горничными носил пекарю Урбаху в больших корзинах. Он и сейчас помнил вкус свежего хлеба, смазанного теплым маслом и посыпанного миндальной крошкой. В конце лета варили варенье, кисели и