Однажды я узнал, что один мой одноклассник принимает седативные препараты; а я и понятия не имел. Дэн, так его звали, сначала учился легко. Он был из тех, кто обгоняет весь класс, а потом дожидается остальных. В старших классах он потерял фору. Отставал, прогуливал уроки, а на контрольных сдавал пустые листки.

Я помню, какими большими бывали его зрачки, радужная оболочка делалась тонкой, как нитка. Дэну прописывали все, что только можно. В его лексикон рано вошли сложные слова вроде «селективные ингибиторы обратного захвата серотонина», «ингибиторы моноаминоксидазы», «трициклические антидепрессанты». Дэн говорил, что СИОЗС – настоящая отрава. Когда он начинал принимать новый препарат, тревога у него зашкаливала. Не помогало почти ничего, даже литий или атаракс (лекарство от аллергии), с которыми экспериментировал какой-то врач. А от «бензонов» – бензодиазепинов – наоборот, голова просто взрывалась.

Многие страхи Дэна были и моими страхами. Контрольные он не писал не потому, что он их игнорировал. Ему невыносимо было в чем-то отчитываться. «Столбняк находит», – объяснял он. Как в дурном сне. Да это и был дурной сон. Пустые, предназначенные для написания ответа строчки под каждым вопросом представляли собой такое возведенное в норму насилие, что голова шла кругом от немого горя. С каждым трюком, выполнения которого от нас требовали, на будущее падала еще одна тень. Я делал все, что от меня требовали. Дэн не делал почти ничего.

В гимназии мы учились по разным программам, но продолжали поддерживать отношения, да и во взрослой жизни не потеряли друг друга. Дэн собрал несколько диагнозов: социофобия, биполярное расстройство, паническое расстройство. Он прошел когнитивно-поведенческую терапию и классическую терапию. Психолог сказал, что он, вероятно, «немного психотик» и что для него лучше всего было бы найти женщину, с которой можно переспать. Затем психолог рассказал обо всех женщинах, с которыми сам спал в возрасте Дэна.

Сам я думал, что Дэн боялся отвержения, боялся, что, когда общество будет делить нас на победителей и проигравших, он окажется не на той стороне. Он продолжал жить с родителями – еще долго. Несколько раз попадал в психиатрическую клинику. Пока наши одноклассники брали кредиты на покупку дома и рожали детей, мы с Дэном вели беседы о ЛСД-терапии, первичном крике[468] и психоанализе Лакана. Еще мы говорили о «бензонах» и СИОЗС, и о том, какой идиотизм – пичкать людей лекарствами, которые ни от чего не лечат.

Дэн читал на интернет-форумах, как слезть с «бензонов». Толок таблетки, разбавлял водой, делал раствор более или менее насыщенным, и так годами. Пятнадцать лет Дэн провел в цепких объятиях психиатрии. Его жизнь вращалась вокруг двух то конкурирующих, то устраивающих заговоры полюсов: тревога и «бензоны».

Нам обоим было за тридцать, когда я как-то навестил его; он все еще жил в своей детской комнате. Мама, как обычно, открыла дверь в подвальный этаж – по ее лицу ничего нельзя было понять. Она была хорошая, мама Дэна. Она еще раньше говорила мне, как рада, что Дэна иногда навещают. Я заглянул в комнату, где работал телевизор, поздороваться с отцом. Тот, не отрывая взгляда от судоку, пошевелил в ответ синими, опухшими губами. Под глазом расплылся синяк.

Самым странным, что я увидел в этот визит, была картина, стоявшая на мольберте в комнате Дэна. Огромная картина занимала половину пространства. Немного места осталось только рядом с кроватью и письменным столом. Я сидел на кровати и смотрел. Раньше Дэн рисовал в основном монохромные картины в стиле Марка Ротко, которых я не понимал, но на этой картине что-то было. Я увидел светлые линии, похожие на человеческие вены, и оранжевые деревья, написанные такими толстыми мазками, что цвет поглотил все детали.

Это была картина, полная тепла и доверия, очень настоящая. Я сидел и смотрел, как она вырастает передо мной. В ней было уже забытое мной настроение. Безымянное чувство разочарования и восторга.

Дэн писал эту картину, а его жизнь шла под откос.

Накануне вечером в доме побывала полиция. Отец напился, кричал на Дэна и на его мать. Дэн треснул отца по голове гитарой от видеоигры, заперся у себя в комнате и позвонил в службу спасения.

Дэн ударил отца не в первый раз. И, наверное, не в последний. История продолжалась уже давно. Отец Дэна выливал вино в раковину и объявлял, что покончит с собой, а мать утешала его, униженного.

На все это было приятней смотреть, чем на то, что происходило раньше. С тех пор, как он начал «вступаться», отец прекратил бить мать. Но происходящее удерживало Дэна в доме, как в тюрьме.

Когда прибыла полиция, родители извинились и сказали, что у Дэна проблемы с психикой.

Лишь теперь, после семнадцати лет дружбы, я понял, в каком положении оказался Дэн.

Я спросил, знал ли кто-нибудь из его психологов, что он вырос в условиях домашнего насилия. Нет, они этого не знали. Для них он был одним из многих пациентов с «резистентным к терапии» тревожным синдромом. Неизлечимый.

Я спросил, понимает ли он, что не обязан жить дома. Дэн это понимал. Я сказал, что у него есть полное право заявить на отца, и пусть судьбу родителей решит закон. Это он тоже понял. Но Дэн имел право и никуда не заявлять. Родители позволяли ему страдать из-за их бед, так пусть теперь сами страдают.

Дэн повернулся к картине, потыкал кисточкой.

– Знаю, – сказал он.

Но сейчас важно было, что Дэн снизил дозу и более или менее упорядочил свою жизнь. По его словам, до тех пор он мало что мог сделать.

Мы посидели молча. Я снова засмотрелся на картину Дэна – мне казалось, что она куда реальнее действительности. Что бы я ни сказал, я знал, что Дэн об этом уже думал. Не было никакой вытесненной травмы, не было переплетений нейронов, нечего было распутывать. Была простая ситуация и такие же простые альтернативы.

Дэн не собирался ни защищать свои права, ни даже соблюдать существующие нормы морали. Он не хотел, чтобы родители на пороге старости засели каждый в своей квартире. Еще он не хотел, чтобы мать сломалась из-за того, что они так и живут вместе. Он хотел выхода. К сожалению, этого выхода не могли дать ему ни первичный крик, ни психоделическое растворение эго, ни нирвана с ее просветлением.

Дэн был в сложной ситуацию, а ситуация была в нем.

Было бы легко сказать, ссылаясь на историю Дэна и ей подобные, что современная нетерпимость к неопределенности совершенно неважна, нас