из-за того, что у нас депрессия, нас мучают навязчивые мысли об ОКР, мы тревожимся по поводу нашего тревожного расстройства и впадаем в панику из-за возможной панической атаки. По словам Саса, психиатрия зачастую сама создает проблемы, с которыми должна бороться[446].

Но критиковавший психиатрию Сас сам был действующим психотерапевтом. Ему не нравилось, когда его имя связывали с так называемой антипсихиатрией, он делал все, чтобы люди не оставались один на один с бедой. Но с какой? Если психических заболеваний как таковых не существует, то какую помощь может оказать психотерапевт?

Когда я задал этот вопрос Сасу, он ответил: «Я помогаю людям решить их проблемы»[447].

Понятия психические проблемы я и старался придерживаться в этой книге. Психическое заболевание и наличие проблем – это все-таки разные вещи. Верить, что ты психически болен и, чтобы выздороветь, надо только исправить какую-то внутреннюю поломку, дело столь же ненадежное, как попытки не думать о белых медведях. Если хоть одна мысль, хоть одно чувство, связанные с болезнью, попадет в сознание, то человек вернется к исходной точке – все еще «больной». Спирали тревоги из-за тревоги и депрессии из-за депрессии подкрепляются моделью болезни. Научиться разрывать эти спирали – значит научиться не думать о душевном заболевании[448].

Если нам удастся избавиться от этой идеи – и от всех ее речевых воплощений вроде «расстройство», «синдром», «нездоровье» и «неврозы», – последствия будут радикальными. Без самой идеи о том, что существуют психические заболевания, говорить о лечении станет затруднительно. Нельзя же лечить человека от проблем. С другой стороны, люди уже много столетий знают, как помочь тем, кто попал в беду, жить достойной жизнью. История знает несколько примеров такой помощи.

В бельгийском городе Гел, например, о людях, чье душевное состояние не соответствует общепринятым критериям, так заботятся с XIII века. Здесь давно уже заведено селить людей с душевными расстройствами в семьи, которым даже в наши дни не сообщают психиатрические диагнозы «приемных детей». Идея состоит в том, чтобы не относиться к ним как к больным, а позволить им жить и передвигаться по городу, как любому другому члену семьи. Такая модель давно уже привлекает в Гел множество людей. В 1845 году французский психиатр Жак-Жозеф Моро писал, что Гел – одно из немногих мест, где люди, которых еще где-нибудь посадили бы под замок, «не вполне утратили человеческое достоинство и разум»[449].

История психиатрии знает и более нетривиальные попытки помочь без лечения. В 1960-х годах шотландский психиатр Рональд Лэйнг открыл в лондонском Кингслихолле терапевтическую коммуну, где пациенты с диагнозом «шизофрения» и врачи жили вместе. По кинозаписям трудно определить, кто там шизофреник, а кто психиатр. Идея заключалась в том, чтобы свести на нет роль психиатрии и прекратить все виды лечения, особенно медикаментозное и электрошоковую терапию, заменив их приемом ЛСД[450].

В те же годы в Германии проходил еще более радикальный эксперимент; руководил им психиатр Вольфганг Хубер. Хубер основал Социалистический коллектив пациентов, существовавший какое-то время в клинике при Гейдельбергском университете. Основная идея Хубера заключалась в том, что люди с диагнозом «шизофрения» должны восстать против капитализма, который считался причиной их страданий.

«Сделайте болезнь оружием!» – девиз, давший название книге Коллектива, предисловие к которой написал Жан-Поль Сартр. В предисловии Сартр утверждал, что идея психического заболевания неразрывно связана с капиталистической системой, которая делает рабочую силу товаром[451].

Однако как именно сделать болезнь оружием, оставалось неясным. Группа росла и становилась все более радикальной. Ее выдворили из кампуса, а Хубера всего через год после начала эксперимента арестовали. Некоторые пациенты начали сотрудничать с группой Баадера-Майнхоф и в 1975 году участвовали в захвате посольства ФРГ в Стокгольме. Зигфрид Хауснер, взорвавший бомбу по ошибке и скончавшийся от ран, был одним из первых членов Социалистического коллектива пациентов[452].

Здесь вырисовывается закономерность: как только представление о душевном страдании как о болезни наталкивается на сопротивление, возникает вопрос «Что делать?». Этот вопрос пока остается без ответа.

После дерзких экспериментов 1960-х дискуссия о том, действительно ли угнетенное состояние означает, что человек болен, несколько утихла. Сейчас даже такие области исследования, как эксперименты с психоделиками, сосредоточены на эффективности и адаптации к обществу: как быстро вылечить больных или хотя бы привести их в порядок настолько, чтобы они могли работать.

Но несколько лет назад этот вопрос снова стал акутальным. Некоторые психиатры в очередной раз усомнились в модели «здоровый врач лечит больного пациента». Теперь критика исходит не от социалистов, жаждущих свергнуть капитализм, а от когнитивно-поведенческих терапевтов, интересующихся буддийской философией и медитацией. Их ответ на вопрос «Что делать?» – еще более запутанная история.

Принятие

Первый приступ паники Стивен Хайес пережил в тридцать лет – он тогда только-только стал преподавателем клинической психологии. Приступ, о котором Хайес часто рассказывает в интервью, настиг его во время факультетского собрания. Хайес поднял руку и попросил слова, но когда собрался заговорить, то не смог издать ни звука. Прошло 15 секунд. Хайес в молчании смотрел на удивленные лица. Так и не проронив ни слова, он поспешно покинул собрание. Хайес счел, что это начало панического расстройства[453].

Будучи психологом, Хайес много знал о лечении панического расстройства и пытался бороться с ним. Но в следующие два года его склонность к паническим атакам только усилилась. Он начал избегать ситуаций, которые могли вызвать у него тревогу. Лекции он переложил на аспирантов или же ставил учебный фильм, а сам уходил из аудитории. Одно время Хайеса даже мучили навязчивые мысли, например, выбросить новорожденного сына в окно, «как фрисби», и «посмотреть, далеко ли он полетит». Техники релаксации, седативные препараты, алкоголь, юмор и экспозиционная терапия – ничего не помогало[454].

«Основная проблема, – пишет Хайес, – крылась в токсичном послании, которое отправлял мне мой разум: тревога – мой противник, и я должен победить ее»[455].

Сегодня Хайес известен своей быстро набирающей популярность моделью терапии под названием ТПО – терапия принятия и ответственности[456]. ТПО относится к когнитивно-поведенческой терапии (КПТ) третьей волны и отличается от нее тем, что ее целью не является излечение.

Поддавшись немного своей панике, Хайес пришел к выводу, что чем больше мы пытаемся с ней справиться, тем сильнее она становится. Даже открываясь ей (так, в основном, и работает КПТ), мы сталкиваемся с эффектом белого медведя, потому что наша конечная цель – избавиться от тревожности. Следовательно, чтобы научиться жить с тревожностью, надо открыться ей по-настоящему.

Хайес не