С этого времени страх ушёл из моих сновидений, но не исчез совсем, а перешёл в мою жизнь наяву. Я начал бояться разоблачения: стыдился появляться в бане и на пляже; казалось, все видят мою эрекцию и блеск в глазах. Самое ужасное, что с годами страх не проходил. Мечта же о мужчине превратилась в неистовое желание».

Речь идёт о страхе мальчика перед инцестом – бессознательным желанием физической близости с матерью. Этот психологический механизм делает понятными ночные страхи А. К.: в эротических снах он отождествлял нагую женщину с матерью. Поллюции при этом сопровождались паническим страхом смерти ("наказание" за желание инцеста). Страх, сопровождающий его гетеросексуальные сны, подросток расценил как проявление привычной для него робости (на неё он жалуется в своём письме). Борясь с ней, он пуще прежнего старается вести себя "по-мужски". Ища объекты для подражания, он приглядывается к мужчинам, оценивая их внешность и поведение. Поиски мужского идеала усиливают его гомосексуальные тенденции. По-видимому, и прежде, задолго до полового созревания, он безотчётно искал того, кто мог бы заменить ему отца. Теперь же подросток конструирует идеальный образ, включающий мужественность, эротическую неотразимость, а, кроме того, те черты, которые он и раньше приписывал человеку, способному заменить отца – зрелость (усы – её показатель и гарантия), силу, способность опекать и защищать (женщину и сына).

В отличие от гетеросексуальных сновидений, в которых женщина отождествлялась с матерью, эротические сны с появившимся в них "усатым мужчиной", не сопровождались страхом. Зато возникшая ассоциативная связь между половым возбуждением и видом нагого мужского тела стала его дневным кошмаром. Подросток панически боится, что предательская эрекция, с головой выдающая его гомосексуальность, обязательно возникнет при виде обнажённых мужчин в бане и на пляже. И действительно, по невротическому механизму страх вместо того, чтобы подавлять эрекцию, усиливал её. Пришлось отказаться от посещения пляжа и бани, тем самым, лишив себя удовольствия любоваться нагими мужчинами.

Словом, одни и те же релизеры (в данном случае речь идёт об усах!) в практике сексолога и судебного психиатра получают абсолютно разную оценку. Для сексолога они служат ориентиром, помогающим войти во внутренний мир пациента, а для судебного психиатра превращаются в зловещие доказательства психических отклонений, наблюдаемых у преступников.

Именно так обстоит дело с деперсонификацией (обезличиванием) полового партнёра или партнёрши. В обычном варианте этот феномен типичен для невротиков с блокадой психосексуального созревания, отличающихся интимофобией. Таким способом они снимают с себя ответственность перед своими подругами и оправдывают собственное неумение любить. Иллюстрацией половых расстройств у членов асоциальных групп, обычно конформных акцентуантов, служит история Олега, приведенная в переписке с Анонимом (IК2а, б).

В судебно-медицинской практике суть деперсонификации остаётся прежней, но приобретает особо злокачественный характер. Об этом можно судить по монографии, дающей верное, хотя, пожалуй, чересчур сложное определение этого явления. «Деперсонификация - феномен, отражающий нарушения в системе субъект-субъектных отношений и определяющий лишение субъективности объекта, чья роль сводится к значению предмета, стимула для воспроизведения особого, для каждого случая своего, аффективного состояния либо воображения, реализации внутренних побуждений, связанных с приверженностью к определенным ситуациям». Можно бы выразить свою мысль и попроще, как это сделала, например, писательница Симона де Бовуар, чьи высказывания авторы монографии перемежают с собственными замечаниями:

«Человек у маркиза де Сада сводится к простому присутствию, становясь чистым фактом, лишённым всякой ценности, волнующим субъекта действий не более чем неодушевлённый предмет". Парафильное влечение представляет собой случаи, пренебрегающие личностью партнёра как таковой и сводящие роль объекта действий к чисто предметным свойствам: "Мой ближний для меня ничто; он не имеет ко мне никакого отношения". Если он и представляет некую ценность, то лишь как обладатель чего-то, что имеет чисто эротическое значение: "...предоставьте мне часть своего тела, которая способна меня на миг удовлетворить, и наслаждайтесь, если вам угодно, моею, которая может быть вам приятна"».

Ткаченко заключает: «Психологический механизм деперсонификации представляется не вполне ясным, хотя понятно, что его поиск может осуществляться в изначальной неспособности или незрелости эмпатии (то есть неспособности чувствовать эмоциональный настрой другого человека.- М. Б.), или утере этой способности в состояниях искажённого сознания. Зато её эффекты достаточно очевидны и заключаются не только в облегчении манипулятивной активности, но и в возможности в её ходе использовать объекты для экспериментирования с ними как с носителями определённых качеств».

Иными словами, деперсонификация в рамках парафилии перестаёт быть простым механизмом психологической защиты, как у невротиков, превращаясь в психопатологический дефект индивида, неспособного к эмпатии. Таким образом, возникают предпосылки для садистских манипуляций над деперсонифицированной жертвой и для её убийства. Тем более что у "серийных убийц" Ткаченко находит все виды нарушения сознания, известные психиатрии. Цитирую с некоторыми сокращениями:

«Дереализация проявлялась в изменении чувства реальности, ощущении чуждости окружающего, а также необычайности и странности внешнего мира. Появлялось субъективное впечатление неуловимого своеобразного изменения в окружающем: "всё изменилось, стало неясным, размытым, как в тумане". Некоторые говорили о наступлении "тьмы".

Расстройства узнавания. Реальные объекты (форма тела, детали одежды) принимались за "объекты" из фантазирования или "вещих снов". Так, один из испытуемых утверждал, что он нападал только на женщин, которых уже встречал ранее "в сновидениях" и которых он "узнавал" по фигуре, размерам тела, плащу.

Избирательная концентрация на определённых стимулах выражалась в напряжённом сосредоточении на виде агонии, конвульсиях, издаваемых жертвой хрипах, клокотании в горле крови. Основным феноменом, указывающим на глубину расстройства сознания, были автоматизированные действия (внешне кажущиеся обдуманными, они не осознавались; человек вёл себя подобно автомату, роботу. – М. Б.). … Испытуемые производили впечатление выпивших, бросалась в глаза их растерянность».

Подобные же описания можно встретить у Крафт-Эбинга, Старовича и у других известных авторов. Речь идёт о тяжёлой психической патологии, лежащей в основе поведения "серийных убийц". Важно другое – информация, сообщённая Ткаченко, в корне противоречит его же утверждениям о тождественности парафилий (перверсий) и инверсий. Разумеется, гомосексуал, как и все люди, способен получить черепно-мозговую травму с последующим развитием у него психических нарушений; он может болеть шизофренией; может страдать от панических атак, депрессии, приступов дереализации. В полном соответствии со статистикой он может стать и садистом, и "серийным убийцей".

Однако вся эта серьёзная патология объясняется не особенностями половой дифференциации его мозга в эмбриональном периоде, а тяжёлыми расстройствами совсем иного характера. Ткаченко же дотошно ищет доказательств "единства парафилий" где угодно, вплоть до констатации у лиц с перверсиями наличия леворукости!

Привожу слегка сокращённую цитату из его книги, не исправляя погрешностей авторского стиля.

«В заключение приведём пример полиморфного