Шрифт:
Закладка:
Яруса эти обыкновенно обряжаются следующим образом: к веревке, свитой из тонкого прядева и называемой дростягой, на одном конце прикрепляется уда — крючок, обложенный варом в месте прикрепления, чтобы рыба не могла сорваться. Оростяги эти (или как иные называют арестеги, аростяги, длиною в аршин и полтора) привязываются другим концом своим, на расстоянии одна от другой около 4 аршин, к толстым веревкам, концами своими связанным между собой. Меряют же на Мурмане не казенными или клеймеными аршинами, а своей властной рукой-владыкой; меряют там «петлей», а в петле этой столько длины, сколько ее приходится от плеча левой руки до конца пальцев вытянутой правой руки. На расстоянии таких двух петель привязываются в ярусе все четыре тысячи оростяг верхними концами своими, противоположными тем, на которых прикреплены крючья с наживкой. Веревки эти, взятые в совокупности с удами и оростягами, и называются ярусом. Он обыкновенно спускается на самое дно океана и растягивается на нем верст на 5 и на 6. Для того чтобы ярус удерживался на дне океана, употребляются особого устройства якоря, состоящие из тяжелого булыжного камня, защемленного в сучковатое полено и укрепленного в нем вичью — древесными кореньями. От якоря на поверхность воды выпускается кубасная симка, или стоянка, такая же, как ярус, веревка, к противоположному концу которой, над водой, прикрепляется деревянный поплавок, называемый обыкновенно кубасом (длиной почти в 2 аршина, а шириной вершков 8) — род чурбана: таких бывает два на всем ярусе. К кубасу, на верхней поверхности его, плотно прибивается шест, длиной аршина в 2 и 3, с голиком или веником на конце, называемый махавкой. Махавка это означает место, где брошен ярус, и должна быть приметна из становища. Крючки наживляются по веснам маленькой рыбкой мойвой и пикшей, летом — червями, кусочками сельдей, семги и даже той же самой треской и кусочками того же самого палтуса, для которых и сооружается весь этот длинный подводный ярус. Его бросают от берега верст на 5 и на 10 и всегда четыре человека, отправляющиеся для этой цели на особого рода судне, называемом обыкновенно шнякой.
Четверо рабочих трясут тряску, т. е. через каждые шесть часов по убылой воде осматривают и обирают ярус: коршик (кормщик) правит судном, тяглец тянет ярус, вёсельщик улаживает судно на одном месте, чтобы ловче было тяглецу вытаскивать якорь. По мере того как все более и более сокращается стоянка, вода начинает белеть и серебриться, а когда покажутся оростяги, зацепившаяся рыба болезненно бьется почти на каждом крючке. Редко попадает туда какой нибудь полип, еще реже сельдь. Обязанность наживочника — снять с уды рыбу (треску и палтусов) и, отвертывая им головы, бросать в шняку и опять наживлять крючки новой наживкой до тех пор, пока не осмотрят весь ярус и пока шняка их способна нести на себе всю нацепившуюся на кручья рыбу. Случается так, что в благополучный улов с одного яруса увозят по две и по три полных шняки. Случается и так, что вынимают ярус совершенно пустым: не только без рыбы, но и без наживок и уд. Ударят промышленники себя с горя по бедрам, примолвив:
— И так-то мы, братцы, на хозяйское — чужое дело — не падки, а тут вот тебе этакой еще срам да поношенье!
— А все ведь это, Ервасей Петрович, акула, надо быть: прорва эта ненасытная!
— Кому, как не этой лешачихе беды творить. Подавиться бы ей, проклятой, добром нашим, и, гляди,брюхо-то у ней — пучина морская: чай, облизнулась только. Опять, смотри, придет пообедать. Надо бы, ребята, на другое место якорь-то положить!..
— Надо, Ервасей Петрович, надо! Больно бы надо!
— Опять придет. Надо на другом месте выметать — лучше будет, Ервасей Петрович!
— Али, братцы, и так ладно? Не придет, чай!
— А то, Ервасей Петрович, и так ладно, не придет!
— Не придет Ервасей Петрович, пошто ей прийти? Сытой ушла.
— Хозяйское ведь добро-то, братцы — вам что? Известное дело, мы тут ни в чем не причинны. Не намордник же надеть на зверя-то!
— Поди же ты, ребятушки, пришла обжора рыба и поела все. Что вот тут с ней станешь делать?
— Ничего, Ервасей Петрович, не поделаешь: ишь ведь она, какая ленивая. На готовом ей складнее жить.
— Черт, а не рыба, прости меня, Господи!
— Никак ты вразумить ее, не угодишь. Ушла ведь проклятая, далеко ушла, чай, в самое, тоись, голомя ушла.
— В самое голомя ушла, далеко ушла, Ервасей Петрович! — продолжают выплакивать свое горе и неудачу промышленники.
Опять они хлопают себя по бедрам и утешают себя тем, что ничего нельзя поделать с прорвой-рыбой. Опять еще долго качают головами, пока не догадается кормщик прикрикнуть на весельщика, чтобы греб назад в становище.
Первым делом и главной заботой по приходе в мурманские становища исстари водился обычай для каждого из них выбирать старосту. В шутку его называют «старый староста», а на самом деле на него возлагаются самоважнейшие обязанности в этой временной, свободно сложившейся общине. Он разбирает ссоры и разнимает драки, принимая на себя все случайности неприятных последствий и все неудобства гласного разбирательства. Он же уряжает всякий технический порядок в становище, посылает на шняку, указывает время, когда следует выезжать в океан и обирать рыбу, и т. д. Отправлению всех этих почтенных обязанностей предшествует обычное шутливое торжество посвящения в высокий сан этого главного человека изо всех добровольно собравшихся сюда. Налаживают получше «кережку» — обыкновенные лопарские санки в виде корыта с острым носом и об одном полозе на самой середине днища. В нее сажают избранного старосту, и так как оглобель и дышла в кережке не полагается, то в ременные лямки впрягаются сами проводники, называя такой способ езды на обывательских без прогонов, а самое торжество «поездом старого старосты». Возят его поочередно от одного стана к другому, в каждом из них все выбегают навстречу, потчуют высокого гостя водкой, а чтобы в то же время показать силу артели и значение самой артели и власть общины, обливают старосту водой и даже помоями. Весь этот канунный день староста ездит по становищам и возвращается к ночи в свое
