жизни, обступили океан, образовавши таким образом сплошную стену на 300 верст протяжения (от Св. Носа до Кольской губы), называемую издревле норманским берегом, превратившимся на языке туземцев в Мурманский, Мурман. Тонкий слой тундры, этой сгустившейся болотной грязи, проросшей кореньями трав в смешении с песком и мелкими камешками, выстилает все вершины мурманского гранита, давая достаточно питательных соков для ягеля — белого мха — любимой, единственной пищи оленей. Кое-где на покатостях мох зеленеет и над ним прорезается коленчатый приземистый березняк — сланка. На южных склонах березняк этот вырастает и больше аршина, а мох сменяется зеленой травой; появляются кое-где цветы и даже порядочный сосняк, особенно по рекам, бегущим из Лапландии. Зато собственно прибрежье — подошвы мурманского берегового гранита — сплошной голый камень с булыжником по отлогостям, с вечными снегами в расселинах, обращенных к северу и песчаников в некоторых небольших заливцах, или по-туземному — заводях. Берег на всем протяжении, представляя всевозможного рода неровности, то переходя в высокие, обрывистые горы, то спускаясь в синюю массу воды океана невысокими отлогостями и мысами, называемыми обыкновенно носом, изрезан множеством губ и заливов. Неопасные по подводным коргам и мелям и защищенные от морских ветров губы, удобные для якорных стоянок, носят название «становищ», которыми особенно богат приглубой, почти всюду чистый Мурманский берег, сравнительно с обмелевшими беломорскими берегами. Более удобные и более безопасные из становищ (и именно те, в которые не заходит прибой океанских волн, в которых тихо гуляет всякий ветер) служат временным пристанищем беломорских судов, назначенных для трескового промысла. По большим ущельям, снабженным пресной водой от пробегающих в них речонок, настроены рыбачьи станы — те уродливые избенки, догнивающие свой век под морскими дождями и снегами и расшатываемые крепкими порывистыми и продолжительными морскими ветрами — избенки, которых так много по всем островам и пустынным берегам северных морей России. Кое-как сплоченный из тонкого, дряблого лапландского леса и обсыпанный с боков и сверху морским песком, с щелями, заткнутыми мхом и служащими вместо окон, избенки эти, в числе пяти-шести, составляют род небольшого временного селения, оживленного только с апреля до половины августа и пустынного во все остальное время года. Изредка — раза два-три во всю осень и зиму — навещают их лопари ближайших погостов, чтобы посмотреть: все ли цело из сетей, веревок, суденков, кулей муки и соли, оставленных поморскими промышленниками под их личный надзор и смотрение. Посмотрит лопарь, покопошится в избенках, перехватит на отощавший желудок того, что догадался прихватить с собой из дому, и выйдет посмотреть на океан, пока олени его, пробивая копытом снег, достают себе белый мох и комочки самого белого мягкого снега. Но каким-то зловещим и далеко не покоящим воображение зрелищем глядит в то время океан. С октября еще и во всю зиму почти беспрестанно носятся по нему огромные глыбы льда — торосы, оторванные бойкими, порывистыми волнами от береговых припаев и успевшие в долгом плавании намерзнуть и смерзнуться в длину и ширину на несколько сотен и часто тысяч сажен. С поразительным шумом носятся они по прихоти ветров, один торос за другим, и с визгом, раздражающим нервы, идут они бок о бок, пока новый шторм не раздробит их в отдельные груды — стамухи. Длинными поясами (полосами) и широкими полянами (плотными ледяными полями) ходят по всему океану от берегов и к полюсу все эти торосы и стамухи. Кое-где и вредкую на сереющем пространстве до того вплотную темного моря просвечивают рынчаги, как острова, как водяные оазисы посреди зажившего ропачистого океана. Но и эти рынчаги недолго остаются свободными, недолго просвечивают в одном каком-либо месте, почти ежеминутно замещаясь или салом (комками снега, смытого с торосов волной, но еще не успевшего обледенеть и пристать к ближайшей льдине), или шугой — мелким рыхлым льдом, превратившимся в кашу от трения одной льдины о другую. Сало и шуга редко бывают толще четверти аршина. Попадающиеся в океане в виде обледенелого твердого снега только одни и могут считать океан своей родиной. Из них-то и накипают те огромные ледяные массы, которые запирают на 3/4 года живую и деятельную жизнь береговых жителей, так как по роковому закону всегда неизбежно направляются именно в эту жилую сторону.

Там, где по пути попадаются полянам и поясам стамики — каменистые подводные острова, громоздятся одна на другую целые горы льда, который при первом порывистом ветре, в свою очередь, образуют новые поляны и новые пояса. Последние тем чаще начинают бродить по морю в конце зимы, что ветры, верные необъяснимым законам природы, начинают переходить в межонные, т. е. дуть уже не с прежним постоянством и настойчивостью, сменяясь, как бы по очереди, одни другими, переходя часто от одного румба компаса на другой, противоположный. Так бывает обыкновенно в начале апреля.

В мае прибрежный лед начинает отодвигаться от берегов и только в конце этого месяца (редко в середине) оставляет океан свободным и чистым. В апреле, когда появляются на Мурман первые артели промышленников, глубокий снег лежит еще всюду, но заметно уже оседающий к середине этого месяца, когда быстро сокращаются длинные зимние ночи и солнце начинает запаздывать на горизонте все дольше и дольше. Между тем почасту на разных сторонах горизонта появляются резкие серовато-холмистые полосы, как бы дальний берег, при значительном ветре, сопровождаемые туманами, до того густыми, что в двадцати шагах трудно бывает различать ближайшую избенку, соседнее судно. С мачт и снастей последних падают даже почасту комки сгустившейся слизистой жидкости. В конце апреля и начале мая туманы эти разрешаются дождем при северных ветрах — мелким и настойчивым, при южных — крупным и перемежающимся. Но пока еще не зазеленеют мох и трава по южным отклонам гор, пока еще не слыхать по берегу ни чаек, ни гагар, и льды не все еще унесло к полюсу, воды океана оживают, в них являются две прожорливейшие породы из всех морских рыб — треска и палтус, вместе с невинными жертвами их алчности — сельдями. Лов тех и других составляет главную и единственную цель появления на пустынном Мурманском берегу океана почти всего мужского населения Кемского, Онежского и отчасти Мезенского поморья. Возможность всегдашнего богатого улова, способного вознаградить все труды, издержки и лишения, поддерживает твердость духа и мужество полутора тысяч промышленников, поставленных во всегдашнюю трудную борьбу со враждебными стихиями — океаном и климатом.

До двадцати более значительных по количеству станов разбросано на всем протяжении берега от Семи Островов до Териберихи (губы) и от Иоканских островов до Кильдина.