— Простить меня? За что же? — она вновь перевела взгляд на его красивое лицо.

— Что нынче ты всего лишь гувернантка, прислуга.

— Сударь, я не нуждаюсь в вашем прощении, — опешила она от его наглости.

— Маша, ты не понимаешь! — воскликнул он. — Я говорю о том, что работа гувернанткой может плохо сказаться на твоей репутации в будущем.

— Моей репутации? — она рассмеялась пугающим смехом. — Моя репутация, сударь, потеряна еще в Петропавловской крепости, когда я отдалась старику-коменданту, чтобы спасти от смерти отца и брата.

— Прошу тебя, не надо вновь всех этих жутких подробностей! Когда мы будем вместе, ты позабудешь о том страшном времени. Я достаточно состоятелен и смогу на должном уровне содержать тебя, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

— Мы будем вместе? — опешила она снова.

— Конечно, — кивнул он. — Я же люблю тебя и всегда любил.

— Неужели вы, Григорий Петрович, думаете, что я вновь поверю вашим словам? — произнесла она с сарказмом.

— Но это правда. Все эти годы я не мог забыть тебя!

— Если бы вы действительно любили меня, вы бы не втянули меня в страшную историю, которая стоила жизни моим родным, — возмущенно произнесла она, отметив, как карета остановилась в одном из глухих проулков. — Вы лишь красиво говорите о любви, тогда как даже представления не имеете о том, что это такое!

— Ты неправа, Машенька. Да, поначалу мне приказали завлечь тебя и соблазнить, и да, в начале знакомства я не любил тебя. Но позже…

— Вот об этом я и говорю! Я была игрушкой в ваших руках и руках ваших покровителей, теперь я отчетливо это понимаю!

— Прошу, выслушай меня! Да, поначалу я играл роль, но потом действительно горячо и безумно влюбился в тебя. И осознал это только тогда, когда ты оказалась в крепости. И потом, все эти мучительные годы без тебя… я не мог ни дня спокойно уснуть, ты везде мерещилась мне. И я оплакивал каждый день твою кончину. И то, что именно я был виновен в твоей гибели. И все эти годы не жил, а мучился, каждый божий день в разлуке с тобой, поверь мне. А нынче, когда мы так счастливо встретились вновь, мое сердце ожило. И более я не хочу забываться от душевной боли в вине, как делал это все последние семь лет. Я жажду вновь жить полной жизнью в твоих объятиях, как когда-то давно… Ведь, благодаря новой, счастливой для меня встрече с тобой, я уже три недели не пью, ты возродила меня к жизни…

— Вы перестали пить, я рада за вас, — пожала она плечами. — Хотя, по правде сказать, мне это неинтересно, так же, как и вы сами. Ваши красивые слова не впечатляют меня в настоящее время, сударь. Прошло много лет, и я уже не та наивная девочка, которая смотрела на вас с обожанием, — произнесла она жестко, сузив глаза.

— Маша, не говори так, ты разрываешь мне сердце. Неужели ты не хочешь, чтобы мы обвенчались, как когда-то хотели?

— Не думаю, что хочу этого теперь, сударь, — заметила она, нахмурившись. — Прошло много лет, и я забыла вас.

— Но я-то не забыл тебя! Мы непременно должны пожениться, Машенька, тем более ты родила моего сына.

Лишь на миг Маша замерла и, сразу же решив в своей голове задачу, глухо произнесла:

— Это не ваш сын…

— Мой! — порывисто выпалил Григорий, вперив в нее темнеющий взор. — Маша, и не смей отрицать! Ты была тяжела от меня и мальчику теперь шесть. По срокам все сходится.

— Это не ваш сын! — воскликнула она нервно и, тут же придумав нужную ложь, твердо сказала. — Я скинула ваше дитя еще в тюрьме! Это дитя от цыгана из табора, где я жила четыре года. Вы хотите еще подробностей?

Побледнев, Чемесов как-то судорожно сглотнул и мрачно вымолвил:

— Ты стала другой, Маша. Более жестокой и холодной.

— У меня были хорошие учителя.

Он долго молчал и вдруг сказал:

— Хорошо, пусть это не мой сын. Но он не помеха. Я возьму тебя и с дитем. Главное, что ты будешь со мной рядом.

— Да с чего вы взяли, что я собираюсь выходить за вас замуж? — уже раздраженно произнесла она.

— Но разве тебя устраивает теперешняя жизнь? Разве ты не хочешь снова жить, как подобает тебе по рождению?

— Может быть, и хочу, — глухо ответила она и перевела взор за окно. — Но жить с вами, Григорий Петрович, я не намерена.

— Отчего же?

— Вы оставили в моем сердце слишком большой рубец и… — она запнулась.

— Я не тороплю тебя, Машенька, ты можешь подумать.

— Вряд ли я изменю свое решение…

— Но я же люблю тебя, понимаешь, люблю! — порывисто воскликнул он, обжигая ее взглядом. — Все эти годы я не переставал любить тебя и сейчас, когда мы снова можем быть вместе, отчего ты противишься нашему счастью?

— Оттого, что теперь вас не люблю я.

— Ты совсем разлюбила меня?

— Да, — сказала она уверенно. Молодой человек как-то сжался всем телом и замолчал, несчастно глядя на нее. Маша тяжело вздохнула и поинтересовалась: — Сударь, я так поняла, это все, что вы были намерены мне сказать?

— Я лишь хотел, чтобы ты стала моей женой, Маша.

— Нынче это невозможно. Потому что я никогда не смогу смотреть на вас спокойно и не думать о том, что только из-за вас я потеряла своих горячо любимых родных. И осознание этого отравляет в моей душе все мысли о вас, сударь!

— Это так горестно, — трагично заметил Чемесов.

— Что ж, я думаю, мы выяснили с вами все и навсегда. Более не ищите со мной встреч, сударь. Прощайте, — не терпящим возражений голосом закончила она и, распахнув дверцу кареты, порывисто спрыгнула с высокой подножки на землю. Уже делая первые шаги по выложенной деревом мостовой, она услышала вслед тихие, с чувством произнесенные слова Григория:

— Я люблю тебя…

Но Маше было неприятно слышать это, и она, быстро направляясь по шумной улице в противоположную сторону, думала только о том, что когда-то безумно любила этого мужчину, а теперь так же безумно хотела забыть его навсегда.

Воскресный день подходил к концу, и уже прошел ужин, а Мари так и не появилась в его кабинете. Михаил с самого утра ходил недовольный и мрачный. Утром, после бессонной ночи с Амалией, которая в очередной раз осталась на ночь у него в особняке, Невинский надеялся, что все его плотские желания удовлетворены, и страстные помыслы насчет этой непокорной девицы не будут терзать его хотя бы пару дней. Но едва утром у коляски, когда они собирались в церковь, он заметил Мари с детьми, Михаил почувствовал, что безумно хочет подойти к француженке и обнять ее. Страстной ночи с Уваровой словно не бывало. Всю дорогу до церкви Невинский исподлобья смотрел на сидящую напротив Мари, которая тихо лепетала с Наташенькой, рассказывая девочке о церковных обычаях, и не мог обуздать свои страстные мысли.