— Нет. Я оставил ее у старухи-отшельницы.

— Ты доверил его незнакомке?!

— Расскажу в дороге.

Мы идем по тоннелю вдвоем. Я держу фонарь и стараюсь как можно меньше думать, что увижу ее снова. Скоро все закончится, мы вернемся домой, но что я буду делать, зная, что видел родную мать? Где-то неподалеку от нее могила Мерт. Я давно мог ее отыскать, но не хотел, не решался, боялся столкнуться с родителями.

— Долго еще? — Ларрэт идет слишком быстро, я едва поспеваю.

— Не знаю.

— Мой мальчик… Как он там. Чего же он натерпелся! И ты оставил его в таком состоянии с какой-то непонятной старухой.

— Я должен был пойти за тобой.

— Вернулся бы с ним в замок, а я сама как-нибудь.

— Не говори глупостей. Все же хорошо кончилось.

— Да, конечно! Что вы сделали с Эмаймоном?

— Официально он умер своей смертью.

— А на самом деле? Нас обвинят в покушении.

— Тэта позаботится. О похищении наследника никто не узнал, это главное.

— В Инэме небось обсуждают, куда мы все делись. Да черт с ним! Что за отшельница? Что ты о ней знаешь? Почему она живет в горах? Говоришь, старуха. Ее изгнали?

— Долгая история.

— Расскажи, пока есть время.

— Она живет рядом с могилой дочери.

— У нее никого нет?

— Были родители, любовник-чужеземец, сын и дочь. Все умерли.

Ларрэт замедляет шаг и оборачивается.

— Могила сына тоже рядом?

— Я не спрашивал.

Знаете, Вы так похожи на… Неужели она узнала? Теперь она увидит меня снова, без адасской слезы, с поголубевшими глазами, со шрамом. Нет, нет, нет…

— Нет, — говорю, застыв на месте.

— Что такое? Почему ты остановился?

— Все хорошо. — Я снова двигаюсь с места.

— Больше никаких тайн, мы же договаривались. Что ты скрываешь?

— Неважно.

— Харэн с ней, а значит все, что с ней связано, важно. Вот на что она живет?

— На наследство. Она из богатого рода. И на подачки пограничников.

Ее вопросы продолжают сыпаться один за другим, и я рассказываю: как я шел через горы, как встретил Харэна, как мы натолкнулись на хижину, как сидели у старухи — все приходится вспоминать в мельчайших деталях. Я рассказываю ей про Цэккая, про похищение, про участие Тэты, про темницу, про Эмаймона. Но рассказать о том самом не решаюсь — я сам не хочу в это верить. Я надеюсь, что это ошибка.

Уже рассвело. Мы выходим под открытое небо и оказываемся в том межгорном ущелье, где я встретил Харэна.

— Как выглядит хижина? — спрашивает она.

— Как высеченная в скале нора с парой окон.

— О, смотри. — Показывает рукой вперед. — Она?

— Она…

Ноги не подчиняются моим приказам идти дальше, в то время как Ларрэт срывается с места и бежит навстречу. Не успевает она дойти до домика, как дверь открывается, и Харэн, увидев мать, бросается к ней в объятия.

Трогательная сцена. Ларрэт сидит на коленях и крепко обнимает его — так, как обычно обнимают маленьких детей. А ведь он давно вырос и ниже матери всего на полголовы. Она бормочет что-то невнятно, горячо извиняется, крепко прижимает его к груди, трогает его за щеки, целует в лоб, руки.

— Мам, ты чего, — шепчет Харэн, пытаясь ее успокоить. — Это ты меня извини. Я не должен был…

— Харэн, сыночек! — она всхлипывает. — Как ты?

— Нормально.

— Ты не ранен? Не голоден? — Ларрэт то прижимается к сыну всем телом, то отстраняется, чтобы лучше его разглядеть. — Чего ты хочешь? Я сделаю для тебя что угодно, только скажи… Знаешь, после всего, что случилось, ты выглядишь очень даже неплохо. — Она улыбается. — Хорошо за тобой присматривали? Где эта женщина? Я хочу ее поблагодарить.

— Миэна еще спит. — Теперь я знаю ее имя.

— Вен про нее рассказывал. Какая она? Хорошая?

— Да… — Харэн смотрит на меня.

— Ну, — говорю, стоя в десяти шагах от них, — надо идти.

— Так сразу? — спрашивает он.

— Нас нет во Дворце уже третий день.

— Мы можем подождать немного, она проснется, — предлагает Ларрэт.

— Нет, мы уходим.

— Вен, послушай. — Харэн вырывается из ее объятий и идет ко мне. — Ты должен кое-что увидеть, — говорит он серьезным, не свойственным ему голосом. — Вен, я обещаю, — он берет меня за руку и тянет в сторону, — это перевернет всю твою жизнь.

— Я не хочу ее менять…

— Харэн, что случилось? — спрашивает Ларрэт.

— Увидите на месте. Это недалеко.

— Это как-то связано с…

— Мам, ну хватит. Говорю же, идемте.

К своему удивлению, я больше не сопротивляюсь. Дорога занимает немного времени, но достаточно, чтобы жизнь пронеслась перед глазами. Я в напряжении, в горле ком, даже при желании я не смогу проронить ни слова.

Мы оказываемся в замкнутом, огороженным скалами со всех сторон, но довольно просторном и светлом котловинном участке. Харэн останавливается, наконец отпускает мою руку — он держал меня так крепко, будто я мог сбежать. Я замечаю небольшой кусок камня, особняком стоящий передо мной в нескольких шагах.

Это надгробие.

Я слышу голос Харэна, но я не могу разобрать ни одного слова. Все мое внимание приковано к этой маленькой могиле. Полнейшее оцепенение, мысли не ложатся одна на другую, из груди вырывается то ли крик, то ли стон.

Я делаю шаг. Никогда еще такое незамысловатое движение не стоило чудовищных усилий. Раз, два, три… Будто заново учусь ходить. Но надпись на камне вместо того, чтобы стать четче, как назло только расплывается. Я чувствую себя слепым и беспомощным. Щеку обжигает нечто горячее — прямо-таки жжет, как если голыми пальцами дотронуться до пламени.

— Мерт, — шепчу. Мои колени уже объял песок.

Мерт, как мне тебя не хватает. Как много прошло времени. Не вечность ли? Ты была со мной в какой-то совсем другой жизни, но поверь, я никогда не забывал тебя. Я каждый день даю себе отчет в том, что я должен жить за нас обоих, ведь мы всегда были единым целым, и смерть не в праве разлучать нас.

О, как много я хочу рассказать! Ты навещаешь меня в снах почти каждую ночь, а я пришел к тебе впервые. Прости, я не смог тебя защитить. Ты бы сказала, я сделал все возможное, но это никогда не станет моим оправданием. Прости, что не пришел раньше. Прости, Мерт, прости меня…

Ради того, чтобы вернуть тебя, я готов был сжечь дотла весь мир, но в итоге возненавидел себя самого. Без тебя моя жизнь надолго потеряла смысл, но даже когда я получил от судьбы возможность стать счастливым, я отпирался изо всех сил, считал себя недостойным.